Black and blue again.

[umakemefeel]

Алан и Дейв (предположительно времен Devotional) дружат за ручку под катом.
я давала себе передышку - оно и видно.

►

Вся эта героиновая история начиналась тихо и бесшумно – говорили, что Алан был первым, кто нашёл у Дейва шприц. Они старались об этом не распространяться между собой – в особенности, они четверо – посчитав, что раз Дейв умудрился держать это втайне от близких ему людей, то остальные и подавно никогда не узнают.
В конце концов, они с этим свыклись - периодические абсолютно бессмысленные попытки «снять с иглы» не в счет - и даже посчитали само собой разумеющимся своеобразное «участие» дилера Дейва в турне. Отчасти из-за того, что не наблюдали ни его, ни чего-либо связанного с его профессиональной деятельностью, отчасти из-за полнейшей дезориентации в пространстве, которая, казалось, вот-вот и поставит на всей команде жирную точку – проще говоря, каждому хватало собственного дерьма, но в отличие от Дейва не каждому хватало лопаты.
Ему же эту лопату услужливо подносили, дерьмо так же услужливо убирали – и всё это без единого упрека в его сторону, без волн говна, не-нет да прорывавшегося рекой со стороны тех, кто знал о его зависимости. Героиновая забота показала себя с лучшей стороны, чем какой-то жалкий психоаналитик, появлявшийся из ниоткуда и задававший странные вопросы о его, Дейва, детстве – в конечном итоге он без особого удовольствия был послан нахуй.
Этот мозгправ долгое время наблюдал исподтишка, как бы ненавязчиво показывая свою озабоченность, хотя и так было понятно, что здесь он играет в доктора исключительно ради приличной суммы денег. Наблюдал до тех пор, пока Дейв не чувствовал это ставшее привычным покалывание на коже. На тот момент было неясно вызвано ли это недавно выбитыми на спине крыльями или желанием ещё раз вмазаться, да и это не имело большого значения – до смерти хотелось разодрать кожу на куски, отслаивать слой за слоем, пока пакостное чувство возившихся под кожей насекомых не исчезнет.
Хотелось сбежать к чертовой матери от этого типа, ото всех, кто ни с того ни с сего возомнил себя лучше него, чище, достойнее – самокопание, глубинный анализ своих поступков и тому подобная поебень больше не воспринимались Дейвом как нечто действительно весомое. Весомое умещалось в несложном химическом соединении, которое, в свою очередь, порождало ни много ни мало - всё существенное.
Героин делал лучше, делал его самого лучше. Не в собственных глазах, не в глазах окружающих – в глазах Бога он преображался. Становился кротким рабом, повинующимся любому приказанию, нуждающимся только в очередной толике возвышенной любви и - да, в дозе.
За эту мысль он только и мог держаться, сдерживаясь от желания расчесать зудящие вены, ускользая с глаз подальше, ускользая от мерзких рож тёмного царства под именем «бэкстейдж».
Он думал: «Жри своё ебаное экстази, жри, водку жри – тебе никогда меня не понять всё равно, мудак». В какой-то мере Дейв был прав. Его действительно держало нечто большее, чем героин, хотя, если бы он вышел на улицу и кинул клич, возникшие бы наперебой твердили, что это невозможно и протягивали бы руки, посеревшие веточки-пальцы, чтобы заполучить свою четверть грамма за святую правду.
Но ведь у каждого правда своя, и правда Дейва была такова: нет и не было никакого «собственного» дилера. Точнее - был какой-то зарекомендовавший себя «дружбан с западного побережья», который, в принципе, и приторговывал, и легенде соответствовал, и был тот, кто на самом деле занимался исключительно Дейвом.
Тот, кого фронтмен по привычке потом всегда называл Чарли.
Поначалу они не были уверены, что им это удастся – во время записи альбомов срабатывало легко, в перерывах между турами Дейв перебивался друзьями-знакомыми, Терезой или же всеми сразу, но во время плотного концертного графика риск попасться возрастал в несколько раз. Дейву не грозило ничего по сравнению с тем, что ожидало Алана, если бы обман раскрылся. Слава богу, этого не произошло.
Каждый раз, когда суставы начинали скрипеть слишком громко, а голос рвался на полоски звука, Алан был рядом. Был рядом, отвлекал, внушал, уводил, уговаривал, доставал, нагревал, бадяжил, колол.
Дейв любил наблюдать даже за одним только процессом – Уайлдер, сжимая в зубах шприц, стягивал ему предплечье ремнем, чтобы забившиеся под кости почти что вены проступили на коже нечеткими бледно-голубоватыми дорожками. Мановения его рук были настолько же отупляющими насколько и сам героин – Дэвид часто не замечал, как игла протыкала кожу, как несколько капель крови попадали в раствор, который все равно до остатка уходил в него. Иногда не замечал прихода, разговаривая с ним, наблюдая за ним, теряясь рядом с Аланом.
Он был рад, что Алан – его.
Алан был доволен тем, что принадлежал Дейву.
Дилерством язык бы не повернулся это назвать, но, даже не называя вещи своими именами, Уайлдер чувствовал как сильно Дейв нуждался в нем, чувствовал, как для того важно, чтобы именно он улаживал все эти дела, следил за качеством героина, протекающего у того в венах, колол его, когда он того хотел.
Одновременно с этим было достаточно сложно выкроить достаточно времени для занятия музыкой, ведь Гаан постоянно требовал новой дозы, другого героина, много внимания и повышенной осторожности. Его временами громогласное «Чарльз!», абсолютно прогероиненное, выбивало Алана из колеи на несколько часов, которые вместо того, чтобы работать, он тратил на «сеансы мануальной терапии» с Дейвом. И везде, куда бы он ни пошел, куда бы ни пошел Дейв, был тот чертов психоаналитик.
Он чуть было не поймал их. В номере Алана было по природе своей тихо, так что когда из-за двери послышался истошный вой, мозгоправ остановился по дороге в свой.
Гаан тогда примчался к Уайлдеру абсолютно пустой, одержимый лишь идеей выдворить «всех этих тварей оттуда» - из-под кожи. Он орал что-то, что невозможно было разобрать, слезно умолял Алана сделать с этим что-нибудь, разбил зеркало в ярости и приставил осколок к бьющейся на своей же шее жилке.
Уайлдер безмолвно наблюдал за ним всё это время, параллельно подливая себе в стакан водки – он ждал, когда же Дейв все-таки возьмет себя в руки и предоставит ему заниматься этим вопросом самостоятельно.
Этого так и не произошло: фронтмен протянул ему осколок, итак уже изранивший ему ладонь, со словами «возьми и делай, как я тебе скажу». Алан повиновался – в следующее мгновение он уже очерчивал изгиб одного из кельтских крыльев на лопатках Дейва, покрывая его кожу микроскопическими разрывами: тупые края осколка не разрезали, а прорубали кожу.
На пальцах Алана его собственная кровь смешалась с кровью Дейва, но тот даже не намеревался останавливать его – Гаан наконец-то остыл, спокойно задышал без характерных едва слышимых хрипов.
Громкий стук в дверь окончательно урезонил его: - Мистер Уайлдер, у вас всё в порядке?
- Да, всё отлично, - холодно и отчетливо проговорил Алан, размазывая капли выступившей крови по спине Дейва. В другой руке у него оставался этот осколок, разрезавший по пополам его линию жизни.
- Лучше, чем могло бы быть, - беззлобно прошипел Дейв, оборачиваясь на Ала. – Вмажь мне. Ещё.
- Дай говна, дай ложку, ещё и корми, - Алан прозвучал серо, хоть это и должно было быть шуткой. Он швырнул осколок в мусорку, вытирая испачканные руки об и так грязную уже майку Гаана. В этот же момент Дейв без предупреждения схватил его в охапку и с силой, видимо, последней остававшейся в его истощенном донельзя теле, прижал к себе.
- Они бы уже давно знали, если бы не ты.
Уайлдер лишь хмыкнул ему на ухо. – Почему мне кажется, ты благодаришь меня не за это?