enough.
sugarplum юджиновская бесконечно похожа на розовую жевательную резинку - этакий детский орбит - из которой сок сочится
вторник, 24 июля 2012
enough.
слушаю запойно три-четыре песни касты
и это только начало.
на афишу ходят чтобы мику послушать, фф, а я рэпчик
и это только начало.
на афишу ходят чтобы мику послушать, фф, а я рэпчик
пятница, 20 июля 2012
enough.
я, мать их, ждала эти «Красные Огни» целых два месяца (что для меня невероятно много), честно любила Киллиана всё то время, пока шёл фильм, оценила тему, но...
кто у них сценарии там пишет, а? так же нельзя, ну, ребята, ну нельзя. почему начало такое хорошее, к заебцу клонится, в середине мутота, а в конце надо было запилить речи на грани оверпередоза пафосом? + дэвушка гг, точнее ее роль мне не совсем ясна. ее что, вводили в контекст только ради циферблатов часов? ну охуеть.
я в смятении, и мне не хочется даже потом его скачать года через два и пересмотреть.
кто у них сценарии там пишет, а? так же нельзя, ну, ребята, ну нельзя. почему начало такое хорошее, к заебцу клонится, в середине мутота, а в конце надо было запилить речи на грани оверпередоза пафосом? + дэвушка гг, точнее ее роль мне не совсем ясна. ее что, вводили в контекст только ради циферблатов часов? ну охуеть.
я в смятении, и мне не хочется даже потом его скачать года через два и пересмотреть.
суббота, 07 июля 2012
enough.
я не могу промолчать
среда, 04 июля 2012
enough.
внимание-внимание, говорит москва, слушайте москву - эээ здесь, в основном будут появляться записи о прочитанном/просмотренном.
все так называемое творчество закончилось, аллилуйя, мои мысли ни о чем никому не интересны, так что только какие-то несчастные подобия рецензий
отписывайтесь, я разрешаю
все так называемое творчество закончилось, аллилуйя, мои мысли ни о чем никому не интересны, так что только какие-то несчастные подобия рецензий
отписывайтесь, я разрешаю
понедельник, 25 июня 2012
enough.
enough.
я не думала, что буду переживать на этот счет, но мне на самом деле надоело врать, точнее скрывать овер 80% всего того, что я себе думаю/планирую делать от родителей.
но так всегда было - и значит так будет.
но так всегда было - и значит так будет.
enough.
Правила: получаете цвет, и в течение недели постите любимых актеров-актрис-спортсменов-персонажей в одежде этого цвета. Кто хочет цвет - отмечайтесь в комментах.
У меня цвет белый от чибис пузатый
мужик первый
мужжжжииик второй
мужик третий
четвертые
пятое ноября
шестое место.
THE LAST SEVENTH PUPPETS
второй цвет - золотой от nanotasha
по ходу это хит-парад - бабский О_О
а я нашла блин решение всех своих проблем
день первый
нечестный второй день :Р
третий день
четвертый день, в окружении бабищ
видимо, бабы в моей жизни кончились. пятый элемент
У меня цвет белый от чибис пузатый
мужик первый
мужжжжииик второй
мужик третий
четвертые
пятое ноября
шестое место.
THE LAST SEVENTH PUPPETS
второй цвет - золотой от nanotasha
по ходу это хит-парад - бабский О_О
а я нашла блин решение всех своих проблем
день первый
нечестный второй день :Р
третий день
четвертый день, в окружении бабищ
видимо, бабы в моей жизни кончились. пятый элемент
суббота, 23 июня 2012
enough.
у ала с мэттом брачные полудинозавровые игры равр
у нас - взаимная психотерапия после ежевичного вина
примеров много
господи, но мы обставили всех с нашей раскраской по мотивам «мстителей»
у нас - взаимная психотерапия после ежевичного вина
примеров много
господи, но мы обставили всех с нашей раскраской по мотивам «мстителей»
понедельник, 18 июня 2012
enough.
все сдадут, а я останусь.
воскресенье, 17 июня 2012
пятница, 15 июня 2012
enough.
знаете, хоть сегодня и говнодень, я узрела истину - теперь я знаю как выглядит истинная любовь
enough.
меня только одна вещь всё бесит и бесит.
все такие мудрые не спят ночами, учат, а я блять если не посплю выдавать могу только "блядь" и "нахуй" в разном порядке и соответсвенно сплю минимум часов пять в день.
о господи я же сплю каждый день... я же мудак!
все такие мудрые не спят ночами, учат, а я блять если не посплю выдавать могу только "блядь" и "нахуй" в разном порядке и соответсвенно сплю минимум часов пять в день.
о господи я же сплю каждый день... я же мудак!
вторник, 12 июня 2012
enough.
это первый день рождения, когда я сама пыталась сделать себе подарок.
я не знаю, что думаю по поводу текста, но текст этот - то самое последнее к чему я пришла.
надеюсь, он почти хороший.
я не знаю, что думаю по поводу текста, но текст этот - то самое последнее к чему я пришла.
надеюсь, он почти хороший.
расстояния между строчками - мой коварный план. если не вырубит текст, вырубит это.
Майлз чувствует благодарность, благодарную радость, когда у него получается ухватить Суки за руку; когда она смеется в ответ на его шутки; когда их фотографируют вместе, а они оба с удовольствием начинают кривляться; когда он просыпается с ней в обнимку. Просыпается как сейчас.
Сейчас это не она жмется к нему, утыкаясь затылком ему в подбородок – он сам привлекает ее к себе, когда она почти засыпает.
Стоит ей проснуться - Майлз знает с абсолютной уверенностью – Суки начнет пихаться, злобно смотреть, спросонья едва размыкая веки, и в конце концов, сядет сверху и будет злорадно колотить его грудную клетку кулаками, своими мягкими, маленькими кулаками.
От одной мысли об этом Майлз сжимает ее сильнее в своем объятии и закрывает глаза, в надежде, что они еще не скоро встанут, учитывая утро воскресенья и мерзкий стук дождя в рамы.
Суки закашливается во сне. В его сне.
Майлз слышит ее кашель. Всё сильнее и сильнее, пока наконец ее долгожданные острые пальцы не скребут по его коже, в попытке оттолкнуть. Приступы перестают быть вполне обычными – она словно бы не может или не хочет остановиться.
Ватерхауз садится на кровати, бешено смеряя пространство комнаты взглядом - через секунду не выдерживает и сваливая одеяло, спрыгивает на пол и делает нерешительный шаг в сторону ванной, все так же кашляя, разрывая и барабанные перепонки, и голосовые связки.
Майлз же смотрит ей вслед, наблюдая за тем, как она едва передвигает ноги – в определенный момент начинает казаться, что ее позвоночник скоро порвет кожу на спине от частоты колебаний. В очередном приступе кашля, Суки замирает, поднеся руку ко рту.
Кейн не видит почему она застыла, почему приступы прекратились, но одного вида ее обнаженной спины, расслабленной и почти неподвижной, ему, кажется, достаточно, чтобы продолжать наблюдать за ней как ни в чем не бывало.
Он не видит, что с ее ладони струится тонкая нить песка, что весь ее рот забит крошечными песчинками, скребущимися под языком и на деснах. Не видит, как она смотрит на свои руки, запорошенные песком – в глазах у Суки ничего кроме злости.
Она разворачивается к нему лицом, стряхивая песок с рук, сметая его с губ. Господи, он никогда не видел ее такой разгневанной, абсолютно яростной и такой… красивой? Нервно дергающиеся ноздри, тонкие совсем, обескровленные губы и почему-то в одночасье ставшее истощенным лицо… Майлзу, кажется, это уже смутно знакомо, и он невольно улыбается, когда Суки нервно взбирается обратно на него.
Испепеляющий взгляд проходится от солнечного сплетения до счастливых глаз Кейна – в последний момент он убеждается в том, что ее агрессивность не выдумка, что она предельно на взводе.
Майлз не помнит ничего потом – он искренне рад, что сны имеют свойство моментально забываться.
Они и вправду перебрали вчера, перед тем как заснуть.
Кейн ясно это понимает, когда утром его мысли прошлой ночью реализуются одна за одной: Суки, кажется, создана для того, чтобы исполнять его пожелания, прихоти, о которых он, возможно, никогда ей не скажет. Не то что ей не скажет – не намекнет, не обмолвится с кем-то третьим.
Запуская пальцы в волосы, взъерошивая и без того свалявшиеся в черти что пряди, Майлз вспоминает то, как они «перебрали». Вспоминает даже не столько мысленно, сколько физически – наверное, в них обоих слишком много садистских наклонностей, раз он позволяет ей кусаться, а она настолько любит, когда он невероятно груб с ней. Майлз сам не знает, как его пальцы могут быть настолько осторожными с инструментами, такими изуверскими, стоит им коснуться чье-либо тела… Суки, по-видимому, это устраивает, хоть она и временами закусывает свою губу до не проходящих целый день вмятин на коже, наливающихся кровью как самые настоящие синяки. Кейн пролистывает все в считанные мгновения, лишь заостряя своё внимания на невероятном звуке – лишь успевая сглотнуть первый крик, Ватерхауз гулко выдыхает, пытаясь замаскировать стон под неразборчивую фразу – повторившимся за ночь лишь несколько раз.
Ее голос становится бешеным, зверским, чужим, в конце концов, отнюдь не женским, когда она действительно хочет его; Майлз заметил давно, но долгое время считал это каким-то дефектом собственного слуха, если не разума, однако с каждым разом продолжал убеждаться в том, что так и есть на самом деле.
Теперь он снова думает об этом, поглаживая ее плечо, и тяжко выдыхает.
- Задумался? Неужели?
- Я думал, тебе нравится это, - Кейн пытается посмотреть на нее, но Суки только накрывается одеялом с головой. Вообще-то, о своей неотесанности он сейчас думает в последнюю очередь – первая мысль, приоритетная, не может сформироваться. Она напоминает ту самую горку песка, которая будет ссыпаться бесконечное количество времени, пока не намокнет и не застынет недвижимой песочной махиной.
Почему нельзя просто оставить самого себя в покое и наслаждаться тем, что есть?
Потому что несколько лет назад было то же самое, и тогда он не нашелся даже что сказать, как поделиться этим.
Эти навязчивые идею становятся слишком уж навязчивыми – на лице Майлза отображается гримаса отвращения к происходящему. Суки мерно спит (когда успела заснуть?), и он решает выбраться в ванну, пока очередная светлая дума не успела омрачить этот день.
Душ кажется просто покромсанным в щепки льдом, но Майлз стоически переносит это. Так же как и пощипывание губ, полос на шее. Так же как и эту чертову мысль, что бывало и хуже.
Майлз испуганно открывает глаза – ледяная вода попадает на зрачок, радужку, глаза начинают слезиться от хлорки – и, кажется, теперь он понимает, к чему сны становятся такими, почему он нарочно злит Суки, зачем каждый раз он чуть не ломает себе пальцы.
Вопросы почему теперь тоже кажутся несущественными – теперь главное не упустить.
~
- Ал, Ал, - Майлз подбегает к Алексу, какому-то озверевшему, не такому, каким Кейн его запомнил. – Пошли, пройдемся.
- Мм… в четыре часа ночи? По Лондону? Ты до сих пор путаешь Англию и Францию, м? – Алекс кусает фильтр, но послушно пытается слушать друга. – Я вообще только после перелета, считай.
- Она в жопу пьяная, в квартире делать нечего, сам понимаешь, - Кейн прикуривает. – Все приличные места уже позакрывались.
Ботинки неумолимо соприкасаются с асфальтом. От Майлза слышен легкий хлопок каблука по покрытию, Алекс почти не издает звуков.
Одновременно они, будто бы передразнивая друг друга, торопливо сбегают по ступеням в подземный переход. Кажется, в нем светлее, чем на улице, но это чувство быстро проходит. Поразительно то, что он, переход этот, средней паршивости, без очевидной грязи, совершенно безлюдный, с белеющей из-под слоя пыли еще плиткой на стенах.
- Как ты здесь оказался вообще?
- Ты же сам меня сюда затащил, - Алекс хмыкает на свои же слова и поворачивает голову, чтобы посмотреть на друга. Сегодня он хвастается не уложенными в кои-то веки волосами, торчащими как ореол святого, причем действительно хвастается. А так он весьма опознаваемый Алекс Тёрнер с зачем-то улыбающимися глазами.
Они разговаривают шепотом, чтобы не слышать собственных же слов, отражающихся от плитки – от плитки отлетают только смутные нотки в голосах.
- Я про Лондон, Ал, - укоризненный ответ Майлза кажется самым подходящим моментом: сейчас бы взять прижать его к себе, зарывшись пальцами в почему-то, вопреки обыкновению, безбожно непричесанные волосы на затылке. Или ткнуть кулаком в этот беззащитный живот, несильно только, обхватить за все такую же… девичью талию.
Алекс ограничивается тем, что украдкой щипает Кейна за бок и роняет «Совсем отощал тут, в этом городе», потом возвращается к носкам собственных ботинок и тогда уже говорит: - Нахуй, я не стану тебе говорить.
- Хороший ответ. – Майлз не хочет сдерживаться – просто взять и протанцевать до выхода из перехода, пройтись какой-нибудь лунной походкой.
Тёрнер знает, почему он так ведет себя в Америке, хотя нет, не только в Америке. По каким-то необъяснимым причинам ему не хватает внимания, специального отношения к себе, образного любования им. Когда Ариэль рядом, он не чувствует этой толики радости. Её радости от обладания им. А когда он видит Майлза, то сам буквально переполняется желанием взять его и таскать за собой везде как любимую игрушку, чтобы запечатлевал каждый момент его же жизни вместе с ним самим.
На данный момент, Алекс уверен – Майлз хочет того же самого вот прямо сейчас. Майлз и впрямь думает о чем-то подобном… Его мысли витают вокруг худо-бедно освещенной полоски асфальта меж облицованных стен, о её странной узости, об идиотском желании спихнуть с неё Тёрнера, прижать его к стене, задать вопрос. Какой-нибудь, о погоде, о том, почему сегодня не идет снег или почему завтра обещали +30.
А потом случайно посмотреть в его расширенные из-за темноты зрачки; запомнить глаза, не вечно удивленные или распахнутые как кукольные, а по-настоящему изумленные, отвечающие тем же изучающим взглядом; описать мысленное сердечко – как глупо - вокруг его губ.
Конечно, он будет рад, если они зайдут дальше.
Если ему удастся выправить рубашку из джинсов Ала; если на его шее останется красная полоска от туго застегнутого воротника; если Алекс вдруг вцепится своей совсем не изнеженной пятерней в его ребра и оттолкнет от себя только для того, чтобы в следующее мгновение, сворачивая ему нос, хватать губами воздух, который он выдыхает.
Это необязательно – Кейн смотрит на смущенного своими же мыслями Алекса и действительно понимает, что это необязательно, что без всего этого даже он сможет обойтись, хотя даже легкие, гулко бухающие о грудную клетку, с ним не согласны.
«Грязно» так и хочет вымолвить Алекс, но не говорит, чувствуя взгляд Майлза, путешествующий с его бедер до самых кончиков волос.
Перед самым выходом, Алекс кидается на Майлза, вцепляется обеими руками ему куда-то чуть выше локтей, проталкивает чуть внутрь, обратно. Едва он делает это, Майлз подается на него, его рот беззвучно открывается.
Он нагибается, почти касается губами чуть выше губ Алекса, когда тот поднимает глаза и с ужасом смотрит на него, на его лице, на котором не написано ничего кроме простой и чистой нежности, желания никогда не отпускать его от себя.
- Но, - Алекс сглатывает хрипы и только сильнее сжимает пальто Майлза, его тщедушные руки. – Мы так давно не… Мы ведь даже не виделись уйму времени, а это…
Под «этим» Алекс имеет в виду самый конец тлсп-тура и начало новой эры – эры альбома, который просто вынул из него всю душу, который переселил его тело и разворотил всё, что ему было дорого. Алекс никогда и предположить не мог, что Humbug сможет стать не просто чем-то личным, а он не только стал – он забрал все чувства в тексты и не отдал их назад.
Майлз сильно изменил его за период в полтора года. Он отрастил волосы, потому что Кейну нравилось путать и без того спутанные кудри; он держался по-другому, увереннее и в то же время отстраненно, потому что Майлзу нравилась неприступность, пусть и мнимая; он, черт возьми, начал писать стихи, потому что Майлз никогда их не понимал.
В конце концов, однажды, на очередной вечеринке, на которую Алекс пришел вместе с Алексой, он встретился с Майлзом. Они прочесали толпу, порядком набрались все втроем и упали за какой-то столик, закрытые ото всех полчищем полупустых бутылок, стоявших на столешнице.
Алекс тогда жадно и неумело целовал Алексу, смеявшуюся и совсем пьяную. Ему казалось - нет такой глубины поцелуя, способной показать, как сильно он на взводе, как ему хочется сжать ее талию своими ладонями. Она же хохотала, и когда он вдохнул всей грудью, остужая распухшие уже, розовые как жвачка губы, Алекса привлекла к себе Майлза, старательно отворачивавшегося от них, но почему-то все это время державшего руку на колене Ала. Он вспомнил, насколько шокировала его картина – Алекса слабо поводя подбородком, проталкивается глубже в Кейна, который всё сильнее сжимает его бедро с каждым новым движением Алексы внутри себя.
Скользнув указательным пальцем по подбородку Майлза, Алекса облизнула свои губы и начала рыться в сумочке в поисках помады, однако, прежде чем снять колпачок и промокнуть салфеткой уже не впитывающуюся слюну то ли Майлза, то ли его самого, она странно на них посмотрела.
Не успев опомниться, Алекс уже целовал Майлза в шею, делал этот так, будто на самом деле хотел, а Кейн, убрав руку с его бедра, переместил свою более чем просто горячую – раскаленную - ладонь на линию его пояса с явным намерением забраться за неё. Расстегнутая ширинка на его джинсах не заставила себя долго ждать – Алекс, занятый чьими-то зубами, тогда потерял счет рукам, которые умудрялись докоснуться до него везде и одновременно.
- Что - «это»? – Майлз выбивает воспоминание из его головы, едва шевеля губами. – Ты делал это потому, что Алекса так хотела. Я тоже.
Майлз не собирается говорить, что тогда этот вечер не выходил из его мыслей ни на секунду. Он постоянно перебирал в памяти ощущения от возможности касаться безропотного Алекса, от возможности чувствовать его, Алекса, неловкие попытки оставить засос на его шее.
Не то чтобы Майлз ждал этого – просто тогда он окончательно убедился в том, что Алекс, возможно, самый дорогой ему человек, что с ним можно пройти и огонь, и воду, и медные трубы, и на Марс слетать, если такая возможность представится.
- Теперь я отвечаю за всё сам, - Кейн осторожно, быстро целует Алекса так, что тот даже не сразу понимает, почему его губам так тепло, почему они вдруг стали влажными, почему не хочется их смыкать. – И я рад.
- Только не думай, что я прилетел для того, чтобы зажаться с тобой в переходе, - Тёрнер шагает навстречу стене, и Майлз затылком касается грязной плитки. Алекс и не думает целовать Кейна, даже касаться его кожи – он просто смотрит тому в глаза, прямо и почти даже враждебно.
- Я и не думаю, - отвечает Кейн. Он на самом деле так не думает. Что толку кривить душой – Алекс даже понятия не имеет, как они могут заниматься любовью. Сама мысль об этом ему не то что противна – просто перечит его природе, он действительно ничего в этом не смыслит. Майлз в этом вопросе гораздо подкованнее, хоть это и было давно, по молодости и всего лишь один раз – он просто многое видел, вот и все.
Как Майлз и думал, ему не нужно это, ему не нужно, чтобы Ал переступал через себя, не хочется самому возвращаться к хорошо забытому эпизоду, не хочется… портить то, чего им удалось добиться после пяти лет знакомства, пяти долбаных лет взлетов и падений, разъездов и перелетов, молчания и единения.
- Может, утренний кофе пойдет нам на пользу? Как ты думаешь? – Ал перестает наваливаться сверху на него и озирается по сторонам, будто это прогонит сон или снимет усталость от воздушных ям и дур-стюардесс.
- Не настолько же утренний, - ржёт Майлз и приобнимает Тёрнера за плечи. – Нам всего лишь нужно еще походить по городу… полтора часа.
- Тогда пойдем к тебе. Мне плевать на Суки. Мы же не будем трахаться.
Майлзу хочется заткнуть прямолинейный рот Алекса – это уже слишком. Почему сразу «трахаться»? Куда делся Алекс, который подолгу молчит, а потом говорит что-то пространное и витиеватое?
- Я просто очень устал, Ма, правда.
И вправду – наверное, во всем виновато его долгое отсутствие. За это «Ма» Кейн готов метнуться к себе, сварить целую кастрюлю крепкого-крепкого кофе, прибежать обратно сюда и слушать даже нехарактерные для Ала речи.
- Мааайлз, ну тебе что, жалко, что ли? Все-таки это я буду спать на диване, а не какой-то мужик непонятный.
Майлз изучает Алекса, пока тот почти что жалостливо уговаривает взять его к себе – и хотя раньше он думал, что, держась в стороне от Тёрнера, не позволяя себе ничего, он спокойно это переживет, теперь он кардинально меняет своё мнение. Все так же обнимая Ала, Кейн приходит к выводу, что хочется просто взять и назначить плату за каждую просьбу – один поцелуй.
Но.
Они приходят к нему домой – молча.
Скидывают верхнюю одежду – молча.
Майлз убирает подушки с дивана, шмотье какое-то, открывает окна – молча.
Алекс, тем временем, садится на подлокотник так, как сел бы на байк – почти не дыша.
Майлз возвращается из спальни, держа в руках одеяло и какой-то плед, вспомнив, насколько хладнокровен порой бывает друг – садится на диван, устало откладывая ношу в сторону.
Они молчат уже минут тридцать. Им и сказать нечего, и говорить не хочется.
Алекс в полнейшей тишине фыркает, довольно фыркает и, бесшумно встав с подлокотника, усаживается Майлзу на колени как когда-то давно. Только вот это давно не продолжилось падением Кейна на спину, его мимолетным движением бедрами, давшему Алексу понять, что можно просто встать на четвереньки, сжать коленями его бока и расстегивать его рубашку.
Майлз глупо таращится на Тёрнера, раскинув руки по бокам, перетирая обивку пальцами в ожидании, с силой дышит, чувствуя, как рубашка медленно сползает с груди и как ее место занимает Алекс. Алекс ложится сверху, просто ложится, без задней мысли. Он обнимает шею Кейна обеими руками, внутренней поверхностью бедер касается слишком уж выпирающих костей таза – Майлз не может удержаться и глупо, и быстро, и слишком сильно обнимает Алекса. Он чувствует, как тот удовлетворенно улыбается, утыкаясь носом ему в подбородок. Волосы Ала щекочут шею, его одежда щекочет живот, вообще кожу, но Майлз перебарывает желание толкнуться и перевернуть все с ног на голову – вжимать наглого Тёрнера в матрас в компрометирующей позе.
Они всё ещё гулко и трепетно молчат.
Кажется, если промолвить хотя бы один слог, его услышит вся улица. Если простонать Алексу, простонать тихо-тихо о том, что он понятия не имеет насколько это больно – хотеть и не хотеть одновременно, то об этом узнает весь город.
Если запустить руки под футболку Ала, навалиться на него и сесть сверху, как бы невзначай иногда двигаясь. Если все это время смотреть неотрывно на его чересчур выступающие скулы, полуоткрытый рот или в непонимающие глаза, то звук, который рано или поздно издаст Алекс, оповестит весь мир о том, что он сам не состоянии терпеть неизвестность.
Кейн все равно, оттолкнувшись от мягкой диванной подушки, подминает под себя Алекса, который, нисколько не удивленный, притягивает его к себе, с силой давит на шею обеими руками и забавно целует. Забавно, потому что целует с такой жадностью, алчностью, что Майлз думает о том, что для того будто и не в новинку происходящее, будто они каждый будний день только и делали что целовались, когда гастролировали в поддержку общего альбома.
Майлз пытается высвободиться – Алекс не отпускает. Он опускает руки только тогда, когда воздуха перестает хватать, когда надоедает заменять нечто более ценное, существенное какими-то давно опробованными поцелуями.
Кейн не упускает шанса кубарем соскочить с него и, подхватив рубашку, хлопнуть дверью в их с Суки спальню.
Хуже всего то, что Ватерхауз и понятия не имеет о том, что в соседней комнате пытается заснуть некто Алекс Тёрнер. Сделать это ему мешает абсолютно всё, начиная с развевающейся по ветру занавески и кончая шорохами за стеной.
Ал с силой зажмуривается, когда из-за двери доносится смутное невнятное одобрение.
Майлз закусывает кожу на ее ключице, когда она дергает его за волосы – два пальца – это гораздо больше того, что она может стерпеть. Два иррационально двигающихся костлявых пальца, на которые всё равно хочется насаживаться снова и снова. Из-за которых она практически воет. Майлз сам тихо скулит, стараясь молчать из последних сил – в конце концов, она удушливо просит его делать уже что-нибудь. Она рычит, когда просит. Она извивается, когда рычит.
Алекс прекрасно слышит каждый её звук.
Майлз резко избавляет ее от необходимости терпеть эти мучения – мысленно представляет под собой неуверенного ни в чем Алекса, его дрожащее тело… Эта мысль дорого стоит им всем: Алекс накрывается с головой, борясь с желанием, вызванным только лишь их вознёй; Майлз складывается пополам, когда с силой входит в неё; она же кричит, надрывно, бешено, оставляя сочащиеся кровью рваные царапины на спине Майлза.
Единственная мысль, успокаивающая и убаюкивающая Кейна – мысль о том, что Алекс бы вел себя по-другому, но именно так же. Он не просто так выбрал её – она же копия, кукольный, полуживой вариант Тёрнера. Волосы другие только, глаза, руки – всё, но она похожа. Вылитая Алекс, будто специально для него, для Майлза, чтобы он делил с ней всё, радовался, орал ужасающе громко, а она кидалась в него тем, что попадется под руку.
Не разбирая, где ее руки и ее ли они, Майлз закрывает глаза и позволяет ей целовать себя, прижимать его тяжелую, безумную голову к себе обеими крохотными ладонями.
Алекс выдыхает спертый воздух, захлебываясь в зависти. В ненависти к самому себе. Он бы хотел сейчас зайти к ним, туда, согнать обоих с кровати и… что?
Он кусает ногти, лежа под одеялом – разве это не жалко? Разве не убого то, что он завидует самому себе из параллельной Вселенной? В его убожестве виноваты Майлз и он сам.
Алекс терзает нижнюю губу, когда ногтей уже не остается – вместо щиплет только оголенное из-под ногтей мясо. Он со всей злости пинает спинку дивана коленом, прокусывает кожу до крови и только тогда – только тогда – на обивку срываются две вымученные слезы, которые наконец-то помогают Алексу забыться и заснуть.
Помогают, но в следующий момент его встряхивают за плечо, выхватывают из-под одеяла – еще немного сонное похлопывание ресниц сбивает Ала с мысли.
Он только начинает понимать, что происходит, когда развороченный Майлз, в одних только джинсах, вдавливает его в холодильник, плиту, кухонный шкафчик, пуговицей на джинсах выжигает буквально пупок через тонкую футболку и легко, почти неощутимо, даже не касаясь, покрывает крошечными поцелуями всё его лицо, всю шею, иногда кисти безжизненно висящих рук.
Алекс расплывается в улыбке – Кейн ужасающе розовый, перепуганный, взъерошенный, теплый и недавно только своими руками и в буквальном, и в переносном смыслах доведший девушку до беспамятства, до отключки сейчас не может остановиться, не может дать ему и слова вставить.
Когда Майлз замирает по каким-то одному ему известным причинам, Алекс сгребает его лицо в охапку и стоит так, поглаживая его кожу отпечатками своих пальцев.
- Всё хорошо, хорошо, Майлз, - Алексу сложно удержаться от издевательств, от глупого смеха. Эта ситуация пока что самая нелепая за всю его жизнь, а Кейн – самый нелепый ее персонаж. – Где у вас тут кофе? Ты, как я посмотрю, совсем утомился за сегодня.
Майлз упускает шанс, упускает банку с кофе – перемолотые зерна струйкой ссыпаются рабочей поверхности кухни. Майлз грустно глядит на нее, теребя в руках невесть откуда взявшийся в них коробок спичек, когда Ал ловким движением подставляет под нее кружку. В его зубах торчит незажженная сигарета - Кейну только и остается, что чиркнуть спичкой.
Майлз чувствует благодарность, благодарную радость, когда у него получается ухватить Суки за руку; когда она смеется в ответ на его шутки; когда их фотографируют вместе, а они оба с удовольствием начинают кривляться; когда он просыпается с ней в обнимку. Просыпается как сейчас.
Сейчас это не она жмется к нему, утыкаясь затылком ему в подбородок – он сам привлекает ее к себе, когда она почти засыпает.
Стоит ей проснуться - Майлз знает с абсолютной уверенностью – Суки начнет пихаться, злобно смотреть, спросонья едва размыкая веки, и в конце концов, сядет сверху и будет злорадно колотить его грудную клетку кулаками, своими мягкими, маленькими кулаками.
От одной мысли об этом Майлз сжимает ее сильнее в своем объятии и закрывает глаза, в надежде, что они еще не скоро встанут, учитывая утро воскресенья и мерзкий стук дождя в рамы.
Суки закашливается во сне. В его сне.
Майлз слышит ее кашель. Всё сильнее и сильнее, пока наконец ее долгожданные острые пальцы не скребут по его коже, в попытке оттолкнуть. Приступы перестают быть вполне обычными – она словно бы не может или не хочет остановиться.
Ватерхауз садится на кровати, бешено смеряя пространство комнаты взглядом - через секунду не выдерживает и сваливая одеяло, спрыгивает на пол и делает нерешительный шаг в сторону ванной, все так же кашляя, разрывая и барабанные перепонки, и голосовые связки.
Майлз же смотрит ей вслед, наблюдая за тем, как она едва передвигает ноги – в определенный момент начинает казаться, что ее позвоночник скоро порвет кожу на спине от частоты колебаний. В очередном приступе кашля, Суки замирает, поднеся руку ко рту.
Кейн не видит почему она застыла, почему приступы прекратились, но одного вида ее обнаженной спины, расслабленной и почти неподвижной, ему, кажется, достаточно, чтобы продолжать наблюдать за ней как ни в чем не бывало.
Он не видит, что с ее ладони струится тонкая нить песка, что весь ее рот забит крошечными песчинками, скребущимися под языком и на деснах. Не видит, как она смотрит на свои руки, запорошенные песком – в глазах у Суки ничего кроме злости.
Она разворачивается к нему лицом, стряхивая песок с рук, сметая его с губ. Господи, он никогда не видел ее такой разгневанной, абсолютно яростной и такой… красивой? Нервно дергающиеся ноздри, тонкие совсем, обескровленные губы и почему-то в одночасье ставшее истощенным лицо… Майлзу, кажется, это уже смутно знакомо, и он невольно улыбается, когда Суки нервно взбирается обратно на него.
Испепеляющий взгляд проходится от солнечного сплетения до счастливых глаз Кейна – в последний момент он убеждается в том, что ее агрессивность не выдумка, что она предельно на взводе.
Майлз не помнит ничего потом – он искренне рад, что сны имеют свойство моментально забываться.
Они и вправду перебрали вчера, перед тем как заснуть.
Кейн ясно это понимает, когда утром его мысли прошлой ночью реализуются одна за одной: Суки, кажется, создана для того, чтобы исполнять его пожелания, прихоти, о которых он, возможно, никогда ей не скажет. Не то что ей не скажет – не намекнет, не обмолвится с кем-то третьим.
Запуская пальцы в волосы, взъерошивая и без того свалявшиеся в черти что пряди, Майлз вспоминает то, как они «перебрали». Вспоминает даже не столько мысленно, сколько физически – наверное, в них обоих слишком много садистских наклонностей, раз он позволяет ей кусаться, а она настолько любит, когда он невероятно груб с ней. Майлз сам не знает, как его пальцы могут быть настолько осторожными с инструментами, такими изуверскими, стоит им коснуться чье-либо тела… Суки, по-видимому, это устраивает, хоть она и временами закусывает свою губу до не проходящих целый день вмятин на коже, наливающихся кровью как самые настоящие синяки. Кейн пролистывает все в считанные мгновения, лишь заостряя своё внимания на невероятном звуке – лишь успевая сглотнуть первый крик, Ватерхауз гулко выдыхает, пытаясь замаскировать стон под неразборчивую фразу – повторившимся за ночь лишь несколько раз.
Ее голос становится бешеным, зверским, чужим, в конце концов, отнюдь не женским, когда она действительно хочет его; Майлз заметил давно, но долгое время считал это каким-то дефектом собственного слуха, если не разума, однако с каждым разом продолжал убеждаться в том, что так и есть на самом деле.
Теперь он снова думает об этом, поглаживая ее плечо, и тяжко выдыхает.
- Задумался? Неужели?
- Я думал, тебе нравится это, - Кейн пытается посмотреть на нее, но Суки только накрывается одеялом с головой. Вообще-то, о своей неотесанности он сейчас думает в последнюю очередь – первая мысль, приоритетная, не может сформироваться. Она напоминает ту самую горку песка, которая будет ссыпаться бесконечное количество времени, пока не намокнет и не застынет недвижимой песочной махиной.
Почему нельзя просто оставить самого себя в покое и наслаждаться тем, что есть?
Потому что несколько лет назад было то же самое, и тогда он не нашелся даже что сказать, как поделиться этим.
Эти навязчивые идею становятся слишком уж навязчивыми – на лице Майлза отображается гримаса отвращения к происходящему. Суки мерно спит (когда успела заснуть?), и он решает выбраться в ванну, пока очередная светлая дума не успела омрачить этот день.
Душ кажется просто покромсанным в щепки льдом, но Майлз стоически переносит это. Так же как и пощипывание губ, полос на шее. Так же как и эту чертову мысль, что бывало и хуже.
Майлз испуганно открывает глаза – ледяная вода попадает на зрачок, радужку, глаза начинают слезиться от хлорки – и, кажется, теперь он понимает, к чему сны становятся такими, почему он нарочно злит Суки, зачем каждый раз он чуть не ломает себе пальцы.
Вопросы почему теперь тоже кажутся несущественными – теперь главное не упустить.
~
- Ал, Ал, - Майлз подбегает к Алексу, какому-то озверевшему, не такому, каким Кейн его запомнил. – Пошли, пройдемся.
- Мм… в четыре часа ночи? По Лондону? Ты до сих пор путаешь Англию и Францию, м? – Алекс кусает фильтр, но послушно пытается слушать друга. – Я вообще только после перелета, считай.
- Она в жопу пьяная, в квартире делать нечего, сам понимаешь, - Кейн прикуривает. – Все приличные места уже позакрывались.
Ботинки неумолимо соприкасаются с асфальтом. От Майлза слышен легкий хлопок каблука по покрытию, Алекс почти не издает звуков.
Одновременно они, будто бы передразнивая друг друга, торопливо сбегают по ступеням в подземный переход. Кажется, в нем светлее, чем на улице, но это чувство быстро проходит. Поразительно то, что он, переход этот, средней паршивости, без очевидной грязи, совершенно безлюдный, с белеющей из-под слоя пыли еще плиткой на стенах.
- Как ты здесь оказался вообще?
- Ты же сам меня сюда затащил, - Алекс хмыкает на свои же слова и поворачивает голову, чтобы посмотреть на друга. Сегодня он хвастается не уложенными в кои-то веки волосами, торчащими как ореол святого, причем действительно хвастается. А так он весьма опознаваемый Алекс Тёрнер с зачем-то улыбающимися глазами.
Они разговаривают шепотом, чтобы не слышать собственных же слов, отражающихся от плитки – от плитки отлетают только смутные нотки в голосах.
- Я про Лондон, Ал, - укоризненный ответ Майлза кажется самым подходящим моментом: сейчас бы взять прижать его к себе, зарывшись пальцами в почему-то, вопреки обыкновению, безбожно непричесанные волосы на затылке. Или ткнуть кулаком в этот беззащитный живот, несильно только, обхватить за все такую же… девичью талию.
Алекс ограничивается тем, что украдкой щипает Кейна за бок и роняет «Совсем отощал тут, в этом городе», потом возвращается к носкам собственных ботинок и тогда уже говорит: - Нахуй, я не стану тебе говорить.
- Хороший ответ. – Майлз не хочет сдерживаться – просто взять и протанцевать до выхода из перехода, пройтись какой-нибудь лунной походкой.
Тёрнер знает, почему он так ведет себя в Америке, хотя нет, не только в Америке. По каким-то необъяснимым причинам ему не хватает внимания, специального отношения к себе, образного любования им. Когда Ариэль рядом, он не чувствует этой толики радости. Её радости от обладания им. А когда он видит Майлза, то сам буквально переполняется желанием взять его и таскать за собой везде как любимую игрушку, чтобы запечатлевал каждый момент его же жизни вместе с ним самим.
На данный момент, Алекс уверен – Майлз хочет того же самого вот прямо сейчас. Майлз и впрямь думает о чем-то подобном… Его мысли витают вокруг худо-бедно освещенной полоски асфальта меж облицованных стен, о её странной узости, об идиотском желании спихнуть с неё Тёрнера, прижать его к стене, задать вопрос. Какой-нибудь, о погоде, о том, почему сегодня не идет снег или почему завтра обещали +30.
А потом случайно посмотреть в его расширенные из-за темноты зрачки; запомнить глаза, не вечно удивленные или распахнутые как кукольные, а по-настоящему изумленные, отвечающие тем же изучающим взглядом; описать мысленное сердечко – как глупо - вокруг его губ.
Конечно, он будет рад, если они зайдут дальше.
Если ему удастся выправить рубашку из джинсов Ала; если на его шее останется красная полоска от туго застегнутого воротника; если Алекс вдруг вцепится своей совсем не изнеженной пятерней в его ребра и оттолкнет от себя только для того, чтобы в следующее мгновение, сворачивая ему нос, хватать губами воздух, который он выдыхает.
Это необязательно – Кейн смотрит на смущенного своими же мыслями Алекса и действительно понимает, что это необязательно, что без всего этого даже он сможет обойтись, хотя даже легкие, гулко бухающие о грудную клетку, с ним не согласны.
«Грязно» так и хочет вымолвить Алекс, но не говорит, чувствуя взгляд Майлза, путешествующий с его бедер до самых кончиков волос.
Перед самым выходом, Алекс кидается на Майлза, вцепляется обеими руками ему куда-то чуть выше локтей, проталкивает чуть внутрь, обратно. Едва он делает это, Майлз подается на него, его рот беззвучно открывается.
Он нагибается, почти касается губами чуть выше губ Алекса, когда тот поднимает глаза и с ужасом смотрит на него, на его лице, на котором не написано ничего кроме простой и чистой нежности, желания никогда не отпускать его от себя.
- Но, - Алекс сглатывает хрипы и только сильнее сжимает пальто Майлза, его тщедушные руки. – Мы так давно не… Мы ведь даже не виделись уйму времени, а это…
Под «этим» Алекс имеет в виду самый конец тлсп-тура и начало новой эры – эры альбома, который просто вынул из него всю душу, который переселил его тело и разворотил всё, что ему было дорого. Алекс никогда и предположить не мог, что Humbug сможет стать не просто чем-то личным, а он не только стал – он забрал все чувства в тексты и не отдал их назад.
Майлз сильно изменил его за период в полтора года. Он отрастил волосы, потому что Кейну нравилось путать и без того спутанные кудри; он держался по-другому, увереннее и в то же время отстраненно, потому что Майлзу нравилась неприступность, пусть и мнимая; он, черт возьми, начал писать стихи, потому что Майлз никогда их не понимал.
В конце концов, однажды, на очередной вечеринке, на которую Алекс пришел вместе с Алексой, он встретился с Майлзом. Они прочесали толпу, порядком набрались все втроем и упали за какой-то столик, закрытые ото всех полчищем полупустых бутылок, стоявших на столешнице.
Алекс тогда жадно и неумело целовал Алексу, смеявшуюся и совсем пьяную. Ему казалось - нет такой глубины поцелуя, способной показать, как сильно он на взводе, как ему хочется сжать ее талию своими ладонями. Она же хохотала, и когда он вдохнул всей грудью, остужая распухшие уже, розовые как жвачка губы, Алекса привлекла к себе Майлза, старательно отворачивавшегося от них, но почему-то все это время державшего руку на колене Ала. Он вспомнил, насколько шокировала его картина – Алекса слабо поводя подбородком, проталкивается глубже в Кейна, который всё сильнее сжимает его бедро с каждым новым движением Алексы внутри себя.
Скользнув указательным пальцем по подбородку Майлза, Алекса облизнула свои губы и начала рыться в сумочке в поисках помады, однако, прежде чем снять колпачок и промокнуть салфеткой уже не впитывающуюся слюну то ли Майлза, то ли его самого, она странно на них посмотрела.
Не успев опомниться, Алекс уже целовал Майлза в шею, делал этот так, будто на самом деле хотел, а Кейн, убрав руку с его бедра, переместил свою более чем просто горячую – раскаленную - ладонь на линию его пояса с явным намерением забраться за неё. Расстегнутая ширинка на его джинсах не заставила себя долго ждать – Алекс, занятый чьими-то зубами, тогда потерял счет рукам, которые умудрялись докоснуться до него везде и одновременно.
- Что - «это»? – Майлз выбивает воспоминание из его головы, едва шевеля губами. – Ты делал это потому, что Алекса так хотела. Я тоже.
Майлз не собирается говорить, что тогда этот вечер не выходил из его мыслей ни на секунду. Он постоянно перебирал в памяти ощущения от возможности касаться безропотного Алекса, от возможности чувствовать его, Алекса, неловкие попытки оставить засос на его шее.
Не то чтобы Майлз ждал этого – просто тогда он окончательно убедился в том, что Алекс, возможно, самый дорогой ему человек, что с ним можно пройти и огонь, и воду, и медные трубы, и на Марс слетать, если такая возможность представится.
- Теперь я отвечаю за всё сам, - Кейн осторожно, быстро целует Алекса так, что тот даже не сразу понимает, почему его губам так тепло, почему они вдруг стали влажными, почему не хочется их смыкать. – И я рад.
- Только не думай, что я прилетел для того, чтобы зажаться с тобой в переходе, - Тёрнер шагает навстречу стене, и Майлз затылком касается грязной плитки. Алекс и не думает целовать Кейна, даже касаться его кожи – он просто смотрит тому в глаза, прямо и почти даже враждебно.
- Я и не думаю, - отвечает Кейн. Он на самом деле так не думает. Что толку кривить душой – Алекс даже понятия не имеет, как они могут заниматься любовью. Сама мысль об этом ему не то что противна – просто перечит его природе, он действительно ничего в этом не смыслит. Майлз в этом вопросе гораздо подкованнее, хоть это и было давно, по молодости и всего лишь один раз – он просто многое видел, вот и все.
Как Майлз и думал, ему не нужно это, ему не нужно, чтобы Ал переступал через себя, не хочется самому возвращаться к хорошо забытому эпизоду, не хочется… портить то, чего им удалось добиться после пяти лет знакомства, пяти долбаных лет взлетов и падений, разъездов и перелетов, молчания и единения.
- Может, утренний кофе пойдет нам на пользу? Как ты думаешь? – Ал перестает наваливаться сверху на него и озирается по сторонам, будто это прогонит сон или снимет усталость от воздушных ям и дур-стюардесс.
- Не настолько же утренний, - ржёт Майлз и приобнимает Тёрнера за плечи. – Нам всего лишь нужно еще походить по городу… полтора часа.
- Тогда пойдем к тебе. Мне плевать на Суки. Мы же не будем трахаться.
Майлзу хочется заткнуть прямолинейный рот Алекса – это уже слишком. Почему сразу «трахаться»? Куда делся Алекс, который подолгу молчит, а потом говорит что-то пространное и витиеватое?
- Я просто очень устал, Ма, правда.
И вправду – наверное, во всем виновато его долгое отсутствие. За это «Ма» Кейн готов метнуться к себе, сварить целую кастрюлю крепкого-крепкого кофе, прибежать обратно сюда и слушать даже нехарактерные для Ала речи.
- Мааайлз, ну тебе что, жалко, что ли? Все-таки это я буду спать на диване, а не какой-то мужик непонятный.
Майлз изучает Алекса, пока тот почти что жалостливо уговаривает взять его к себе – и хотя раньше он думал, что, держась в стороне от Тёрнера, не позволяя себе ничего, он спокойно это переживет, теперь он кардинально меняет своё мнение. Все так же обнимая Ала, Кейн приходит к выводу, что хочется просто взять и назначить плату за каждую просьбу – один поцелуй.
Но.
Они приходят к нему домой – молча.
Скидывают верхнюю одежду – молча.
Майлз убирает подушки с дивана, шмотье какое-то, открывает окна – молча.
Алекс, тем временем, садится на подлокотник так, как сел бы на байк – почти не дыша.
Майлз возвращается из спальни, держа в руках одеяло и какой-то плед, вспомнив, насколько хладнокровен порой бывает друг – садится на диван, устало откладывая ношу в сторону.
Они молчат уже минут тридцать. Им и сказать нечего, и говорить не хочется.
Алекс в полнейшей тишине фыркает, довольно фыркает и, бесшумно встав с подлокотника, усаживается Майлзу на колени как когда-то давно. Только вот это давно не продолжилось падением Кейна на спину, его мимолетным движением бедрами, давшему Алексу понять, что можно просто встать на четвереньки, сжать коленями его бока и расстегивать его рубашку.
Майлз глупо таращится на Тёрнера, раскинув руки по бокам, перетирая обивку пальцами в ожидании, с силой дышит, чувствуя, как рубашка медленно сползает с груди и как ее место занимает Алекс. Алекс ложится сверху, просто ложится, без задней мысли. Он обнимает шею Кейна обеими руками, внутренней поверхностью бедер касается слишком уж выпирающих костей таза – Майлз не может удержаться и глупо, и быстро, и слишком сильно обнимает Алекса. Он чувствует, как тот удовлетворенно улыбается, утыкаясь носом ему в подбородок. Волосы Ала щекочут шею, его одежда щекочет живот, вообще кожу, но Майлз перебарывает желание толкнуться и перевернуть все с ног на голову – вжимать наглого Тёрнера в матрас в компрометирующей позе.
Они всё ещё гулко и трепетно молчат.
Кажется, если промолвить хотя бы один слог, его услышит вся улица. Если простонать Алексу, простонать тихо-тихо о том, что он понятия не имеет насколько это больно – хотеть и не хотеть одновременно, то об этом узнает весь город.
Если запустить руки под футболку Ала, навалиться на него и сесть сверху, как бы невзначай иногда двигаясь. Если все это время смотреть неотрывно на его чересчур выступающие скулы, полуоткрытый рот или в непонимающие глаза, то звук, который рано или поздно издаст Алекс, оповестит весь мир о том, что он сам не состоянии терпеть неизвестность.
Кейн все равно, оттолкнувшись от мягкой диванной подушки, подминает под себя Алекса, который, нисколько не удивленный, притягивает его к себе, с силой давит на шею обеими руками и забавно целует. Забавно, потому что целует с такой жадностью, алчностью, что Майлз думает о том, что для того будто и не в новинку происходящее, будто они каждый будний день только и делали что целовались, когда гастролировали в поддержку общего альбома.
Майлз пытается высвободиться – Алекс не отпускает. Он опускает руки только тогда, когда воздуха перестает хватать, когда надоедает заменять нечто более ценное, существенное какими-то давно опробованными поцелуями.
Кейн не упускает шанса кубарем соскочить с него и, подхватив рубашку, хлопнуть дверью в их с Суки спальню.
Хуже всего то, что Ватерхауз и понятия не имеет о том, что в соседней комнате пытается заснуть некто Алекс Тёрнер. Сделать это ему мешает абсолютно всё, начиная с развевающейся по ветру занавески и кончая шорохами за стеной.
Ал с силой зажмуривается, когда из-за двери доносится смутное невнятное одобрение.
Майлз закусывает кожу на ее ключице, когда она дергает его за волосы – два пальца – это гораздо больше того, что она может стерпеть. Два иррационально двигающихся костлявых пальца, на которые всё равно хочется насаживаться снова и снова. Из-за которых она практически воет. Майлз сам тихо скулит, стараясь молчать из последних сил – в конце концов, она удушливо просит его делать уже что-нибудь. Она рычит, когда просит. Она извивается, когда рычит.
Алекс прекрасно слышит каждый её звук.
Прекрасно понимает, что делает Майлз… и удивляется, почему никогда не пробовал этого сам.
Ему больно, но он знает, что на месте Майлза поступил бы так же. Ему неприятна одна мысль, что сейчас на месте Суки мог бы быть он, если бы её здесь не было, если бы они оба знали, чего они друг от друга требуют.
Майлз резко избавляет ее от необходимости терпеть эти мучения – мысленно представляет под собой неуверенного ни в чем Алекса, его дрожащее тело… Эта мысль дорого стоит им всем: Алекс накрывается с головой, борясь с желанием, вызванным только лишь их вознёй; Майлз складывается пополам, когда с силой входит в неё; она же кричит, надрывно, бешено, оставляя сочащиеся кровью рваные царапины на спине Майлза.
Единственная мысль, успокаивающая и убаюкивающая Кейна – мысль о том, что Алекс бы вел себя по-другому, но именно так же. Он не просто так выбрал её – она же копия, кукольный, полуживой вариант Тёрнера. Волосы другие только, глаза, руки – всё, но она похожа. Вылитая Алекс, будто специально для него, для Майлза, чтобы он делил с ней всё, радовался, орал ужасающе громко, а она кидалась в него тем, что попадется под руку.
Не разбирая, где ее руки и ее ли они, Майлз закрывает глаза и позволяет ей целовать себя, прижимать его тяжелую, безумную голову к себе обеими крохотными ладонями.
Алекс выдыхает спертый воздух, захлебываясь в зависти. В ненависти к самому себе. Он бы хотел сейчас зайти к ним, туда, согнать обоих с кровати и… что?
Он кусает ногти, лежа под одеялом – разве это не жалко? Разве не убого то, что он завидует самому себе из параллельной Вселенной? В его убожестве виноваты Майлз и он сам.
Алекс терзает нижнюю губу, когда ногтей уже не остается – вместо щиплет только оголенное из-под ногтей мясо. Он со всей злости пинает спинку дивана коленом, прокусывает кожу до крови и только тогда – только тогда – на обивку срываются две вымученные слезы, которые наконец-то помогают Алексу забыться и заснуть.
Помогают, но в следующий момент его встряхивают за плечо, выхватывают из-под одеяла – еще немного сонное похлопывание ресниц сбивает Ала с мысли.
Он только начинает понимать, что происходит, когда развороченный Майлз, в одних только джинсах, вдавливает его в холодильник, плиту, кухонный шкафчик, пуговицей на джинсах выжигает буквально пупок через тонкую футболку и легко, почти неощутимо, даже не касаясь, покрывает крошечными поцелуями всё его лицо, всю шею, иногда кисти безжизненно висящих рук.
Алекс расплывается в улыбке – Кейн ужасающе розовый, перепуганный, взъерошенный, теплый и недавно только своими руками и в буквальном, и в переносном смыслах доведший девушку до беспамятства, до отключки сейчас не может остановиться, не может дать ему и слова вставить.
Когда Майлз замирает по каким-то одному ему известным причинам, Алекс сгребает его лицо в охапку и стоит так, поглаживая его кожу отпечатками своих пальцев.
- Всё хорошо, хорошо, Майлз, - Алексу сложно удержаться от издевательств, от глупого смеха. Эта ситуация пока что самая нелепая за всю его жизнь, а Кейн – самый нелепый ее персонаж. – Где у вас тут кофе? Ты, как я посмотрю, совсем утомился за сегодня.
Майлз упускает шанс, упускает банку с кофе – перемолотые зерна струйкой ссыпаются рабочей поверхности кухни. Майлз грустно глядит на нее, теребя в руках невесть откуда взявшийся в них коробок спичек, когда Ал ловким движением подставляет под нее кружку. В его зубах торчит незажженная сигарета - Кейну только и остается, что чиркнуть спичкой.
Тёрнер затягивается и исчезает в клубе дыма и аромата рассыпанного кофе.
понедельник, 04 июня 2012
enough.
я хотела в свой подвал - я туда ебнулась и сломала себе шею
все так милы со мной, но старательно делают вид, что меня не существует
в этой ситуации один плюс - я наконец-то держу в голове идею, я медленно списываю себя со счетов.
все так милы со мной, но старательно делают вид, что меня не существует
в этой ситуации один плюс - я наконец-то держу в голове идею, я медленно списываю себя со счетов.
вторник, 29 мая 2012
enough.
| 001. | Threat | 002. | Empire | 003. | Falter | 004. | Compliment | 005. | Glass |
| 006. | Honour | 007. | Work | 008. | Jealous | 009. | Strings | 010. | Semantics |
| 011. | Innocence | 012. | Dispose | 013. | Blaze | 014. | Neglect | 015. | Quake |
| 016. | Guess | 017. | Quarrel | 018. | Brood | 019. | Effort | 020. | Now |
| 021. | Solve | 022. | Rest | 023. | Soon | 024. | Listen | 025. | Haze |
| 026. | Excite | 027. | Verbal | 028. | Fragment | 029. | Inert | 030. | Classic |
| 031. | Animal | 032. | Jagged | 033. | Strange | 034. | Measure | 035. | Ashes |
| 036. | Leave | 037. | Fit | 038. | Elusive | 039. | Painstaking | 040. | Unfold |
| 041. | Wrap | 042. | Friend | 043. | Swift | 044. | Seasons | 045. | Need |
enough.
воскресенье, 27 мая 2012
enough.
пятница, 25 мая 2012
enough.
Я не хочу говорить, что писала специально к этому моменту, но, кажется, в этом есть доля правды.
Не знаю, виновата ли я в том, что так мало могу предложить или это надо принять как должное и перестать об этом думать.
Не знаю, виновата ли я в том, что так мало могу предложить или это надо принять как должное и перестать об этом думать.