enough.
Я думал всё; думал больше вообще ничего никогда не придумаю.
Хотя бы так, хотя бы как-то, но ведь с каждым разом всё короче и короче. Всё глупее и глупее.
Хотя бы так, хотя бы как-то, но ведь с каждым разом всё короче и короче. Всё глупее и глупее.
Нет ничего такого в том, что я хочу как можно чаще чувствовать тебя, твоё тепло, которое, порой, переваливает за отметку «слишком горячо; чертовски опасно для жизни», и нет ничего странного в том, что... простыня в конкретном месте, там, где ты только что спал на спине, на ощупь влажная, до мерзости влажная. Я растираю оставшуюся на пальцах влагу - кожу сковывает что-то липкое; на языке, в носу я чувствую горький аромат, напоминающий гниль, но менее отвратительный.
Нет смысла медлить, заигрывать с тобой спящим - тебе итак все равно - я откидываю одеяло и вижу то, что хотел увидеть: небольшие кровавые и слизкие пятна, ровной шеренгой раскрасившие простынь. Узнаю твой почерк - и правда: стоит только протянуть руку к твоему позвоночнику и можно увидеть россыпь язв, украшающих каждый твой позвонок. Открывшихся язв. Из-за них ты не спишь и, когда я обвожу одну из них, выгибаешься колесом и отодвигаешься от меня на другой край кровати - на моих пальцах блестит, густеет, засыхает сгнивающая кровь, а я словно немой стал.
Мне страшно не оттого, что это с тобой происходит; не оттого, что это опасно, может быть.
Страшно оттого, что я упустил это из виду; того, что понятия не имею, как это с тобой произошло.
- Ебать, - после серой темноты этот назойливый рассвет на кромке неба кажется чуть ли не самым ярким светом всей моей жизни. Самый яркий пока - свет софитов и его преломление в глазах что твоих, что чьих-либо ещё.
На месте тебя измученная за ночь подушка. И нет никакой крови - я закрываю глаза, пытаюсь остановить сердцебиение на грани дозволенного, и, надо признать, это не так уж и легко, как, может, казалось тебе, вошедшему в комнату и весело шлепающему по полу босиком.
Скрипнув дверцей шкафа, ты зашуршал шмотьем - видимо, ходить голым по пустой квартире, когда никто не видит, ты устал. Оно и в самом деле неинтересно.
Я продублировал себя же.
Ты оборачиваешься, испуганно-радостный, и, прежде чем успеваешь поздравить меня с пробуждением, ловишь неразборчивый вопрос - у меня в последнее время неполадки с нервами, я вообще себя не контролирую, теряюсь, разговариваю с воздухом.
- Откуда синяк? - Пытаешься извернуться и показать на огромный - диаметром с десяток дюймов - сгусток крови, делающий твою лопатку похожей на стухший и насквозь изъеденный червями антрекот. - Это ты, брат, сегодня ночью в порыве страсти...
Я понимаю, что всякое случается. Что могло бы быть и хуже... но у меня опускаются руки - я не мог такого сделать, пусть и случайно: сил не хватит.
-... да шучу я, поверил, что ли? - Ты фыркаешь тихо, будто бы возмущенный моей чрезмерной самоуверенностью - а я действительно дурак. - Это в самолете какой-то... ладно, проехали - доставал багаж. Чей-то кейс прекрасно вписался в мою спину. Я, честно говоря, думал, мне сломало пару ребер, но нет...
- Мудак, блять. - Падаю обратно и накрываюсь одеялом с головой - под ним душно, но уж лучше так, чем видеть твою идиотскую улыбку, которая знает, что я уже успел мысленно выйти в открытый космос и к черту взорваться от перепадов давления. - Слышишь, мудак?
Нет смысла медлить, заигрывать с тобой спящим - тебе итак все равно - я откидываю одеяло и вижу то, что хотел увидеть: небольшие кровавые и слизкие пятна, ровной шеренгой раскрасившие простынь. Узнаю твой почерк - и правда: стоит только протянуть руку к твоему позвоночнику и можно увидеть россыпь язв, украшающих каждый твой позвонок. Открывшихся язв. Из-за них ты не спишь и, когда я обвожу одну из них, выгибаешься колесом и отодвигаешься от меня на другой край кровати - на моих пальцах блестит, густеет, засыхает сгнивающая кровь, а я словно немой стал.
Мне страшно не оттого, что это с тобой происходит; не оттого, что это опасно, может быть.
Страшно оттого, что я упустил это из виду; того, что понятия не имею, как это с тобой произошло.
- Ебать, - после серой темноты этот назойливый рассвет на кромке неба кажется чуть ли не самым ярким светом всей моей жизни. Самый яркий пока - свет софитов и его преломление в глазах что твоих, что чьих-либо ещё.
На месте тебя измученная за ночь подушка. И нет никакой крови - я закрываю глаза, пытаюсь остановить сердцебиение на грани дозволенного, и, надо признать, это не так уж и легко, как, может, казалось тебе, вошедшему в комнату и весело шлепающему по полу босиком.
Скрипнув дверцей шкафа, ты зашуршал шмотьем - видимо, ходить голым по пустой квартире, когда никто не видит, ты устал. Оно и в самом деле неинтересно.
Я продублировал себя же.
Ты оборачиваешься, испуганно-радостный, и, прежде чем успеваешь поздравить меня с пробуждением, ловишь неразборчивый вопрос - у меня в последнее время неполадки с нервами, я вообще себя не контролирую, теряюсь, разговариваю с воздухом.
- Откуда синяк? - Пытаешься извернуться и показать на огромный - диаметром с десяток дюймов - сгусток крови, делающий твою лопатку похожей на стухший и насквозь изъеденный червями антрекот. - Это ты, брат, сегодня ночью в порыве страсти...
Я понимаю, что всякое случается. Что могло бы быть и хуже... но у меня опускаются руки - я не мог такого сделать, пусть и случайно: сил не хватит.
-... да шучу я, поверил, что ли? - Ты фыркаешь тихо, будто бы возмущенный моей чрезмерной самоуверенностью - а я действительно дурак. - Это в самолете какой-то... ладно, проехали - доставал багаж. Чей-то кейс прекрасно вписался в мою спину. Я, честно говоря, думал, мне сломало пару ребер, но нет...
- Мудак, блять. - Падаю обратно и накрываюсь одеялом с головой - под ним душно, но уж лучше так, чем видеть твою идиотскую улыбку, которая знает, что я уже успел мысленно выйти в открытый космос и к черту взорваться от перепадов давления. - Слышишь, мудак?
-
-
01.02.2012 в 13:49