хуже не бывает, ну.
*
- Эм, привет Юджин, это Майлз. - Кейн, перекрикивая Алекса Младшего, вслушивался в то, что ему отвечали на другом конце трубки.
- О, привет.
- Я знаю, это прозвучит странно, но... короче, можешь напеть что-нибудь прямо сейчас, м?
Юджин смеется, но, услышав детский ор, сжаливается над Кейном и говорит: - Ладно, давай попробую.
Майлз переводит телефон на громкую связь.
- Я спою свою, ты не против?
- Да-да, мне все равно, - Майлз кладет телефон на кровать, а сам подвигается так, чтобы можно было опереться спиной о стену, запрокинуть голову и отключиться.
There're so many hours in the day
I know, I've got work to do but, hey!
...
I can't fall asleep - it's almost 3. - На этой строчке Майлз понимает, что сам начинает засыпать, и мелкий уже притих, даже прилежно засопел и пустил слюни ему на кофту. Он сам постепенно съезжает вниз по стенке с каждым спетым словом, а ребенок, уже окончательно уснувший, не замечает, как Майлз засопел с ним в унисон.
Алекс, обернувшийся на поразительную тишину за спиной, улицезрел спящих в обнимку детей и - надо же - тоже зевнул на последней строчке.
- Майлз, алло?
Быстро выключив динамик, Алекс прижал трубку к уху: - Это Алекс. Тёрнер. Не помнишь, наверное... Короче, Майлз вырубился. И спасибо за песню.
Ошарашенный МакГиннесс только и успел, что сказать «Да не за что», а Алекс уже оборвал связь.
Встав с кровати, он подошел проверить, не разбудил ли их, но оба спали как сурки, и ему показалось, что даже если бы танки вошли в город Майлз с ребятенком не обратили бы на это никакого внимания. Абсолютно безмятежные лица и того, и другого смахивали на ангельские, но эта сентиментальность на пустом месте не радовала Тёрнера, и он, аккуратно стерев манжетой с линии подбородка Кейна откуда-то взявшуюся там овсянку, пошел обратно, на кухню, за сигаретами. Алекс хотел было позвонить непутевой мамаше, но подумал, что и без нее криков для одного дня было предостаточно, поэтому решил покопаться в залежах квартиры на предмет какой-нибудь книги, чтобы хоть как-то скоротать время.
*
После того, как книга так и не была найдена, а кухня была приведена в божеский вид, Алекс, даже не потрудившись прихватить пепельницу, засунул пачку с зажигалкой в карман джинсов и лениво поплелся к телевизору и дивану, готовым принять его хоть на всю ночь и всё утро. Безмерно обрадованный тому, что руки сегодня будут яростно и страстно сжимать исключительно пульт, Алекс валится на подушки и, ерзая на диване, достает мгновение назад зачем-то убранную пачку. Пристроив затылок на подлокотник, Тёрнер, не глядя, нажимает на кнопку включения и поджигает очередную сигарету. Блять, зачем он столько курит?
Стряхивает пепел на журнал, валяющийся на полу и, игнорируя какое-то телешоу, переключает каналы. Наконец на экране воцаряется белый шум и милые сердцу помехи, и Алекс удовлетворенно засовывает пульт в щели между подушками и спинкой дивана, выдыхая дым через ноздри. А ведь действительно зачем?
Проходит определенное количество времени, и помехи вкрадываются в мозг, уже не перебивая тишину. Звуки звучат теперь на одной волне, сигареты курятся на одном дыхании, а злоба все не выветривается - будто впиталась в едкий запах табака и повисла туманом над неприкаянным Тёрнером, готовым уже уйти к чертям из дома в какой-нибудь паб, досидеться там до половины пятого утра и прийти назад хотя бы чуточку пьяным. Может, Майлз тогда станет возиться с ним, с блядь таким взрослым Алексом, или хотя бы пнет его в спальню и захлопнет дверь изнутри, чтобы он, Алекс, больше не шлялся один ранним утром в поисках внимания к себе столбов, дверей и слепых спящих окон города. А может, и не будет ничего этого - он тонет в клубах дыма, когда закашливается от неверного вдоха - не будет, потому что он ведет себя как этот самый мелкий сопляк без племени, без рода. Только он молчит, а не ревет как раненый лось - вся разница.
Тушит седьмой окурок, не замечает, что бумага хоть и не тлеет, но становится дырявой, а в комнате прямо-таки столпом стоит гарь, как если бы от горения влажной травы - это не его дело. Алексу хочется прекратить свое вынужденное рандеву с вредной привычкой, и он безжалостно ломает сигарету, просыпает на кофту табак... Возможно, он бы поступил так и с самим собой, со своими желаниями, потребностями, черт их дери, если бы они были сиюминутными, как у Майлза например. Но так нет же! Пара дней передышки была тщательно выкроена, расписана по часам, кажется, он чуть их реплики не продумал - вместо этого в блокноте появилось два наброска к песням. Алексу не нравится думать о том, что он мало того, что начинает планировать свою жизнь, так еще и чужую заодно; это все напоминает отношения типа «сценарист-режиссер». Ты снимай, как тебе вздумается, Кейн, только не отступай от моего сценария.
... Алекс засыпает, уткнувшись носом в обивку, заслоняясь от блеклого света экрана. Ему неудобно, не хочется спать дальше, но он жмурит глаза до тех пор пока не слышится негромкий топот, и ноги, его воспроизводящие, не подбегают к дивану.
Маленькие пальчики сразу же хватают Тёрнера за пряди и дергают, играют с ними; Алекс морщится, но если он убьет это существо, ему не будет пощады. Он, не поворачиваясь, треплет по голове мелкого, как бы говоря «да, молодец, а теперь отвали», ребенок в свою очередь радостно вскрикивает и, произнося что-то непонятное, кубарем бежит из гостиной.
Моментальный провал в памяти - снова заснул, на этот раз даже спокойно.
В какой-то момент на диван садится кто-то еще. Аккуратно двигает Алекса ближе к спинке, гладит по плечу, посмеивается и вытаскивает виднеющийся пульт из недр дивана. Это все так ненавязчиво, что Тёрнеру кажется, ему снится, как Майлз задает вопрос «Овсянку будешь?» -
- Мне молока подогрей, м? - Резко дернув головой вправо, Алекс успевает застать Кейна в паре дюймов от своего лица. Почему-то тот все равно какой-то помятый и жалкий - будто это действительно его ребенок, и он мучается с ним вот уже второй год кряду.
- Ладно. - Ладонь Майлза скользнула по линии алексовского бока, задержалась на бедренной кости и убралась восвояси - Кейн удалился кашеварить.
*
Вот он уже пьет своё горячее молоко из кружки, Майлз, в свою очередь, курит, но не как он - истерично - а размеренно, грациозно, благородно, если хотите, запивает сонливость крепким черным чаем. На часах три часа ночи, оба жуют эти часы раннего утра как подгоревший тост - неохотно и всячески пытаясь не распробовать картонный на вкус хлеб.
Но когда-то молоко, чай, сигареты кончатся...
- Пошли, нам обоим надо выспаться нормально.
- А?..
- Будет между нами спать и всё. - Майлз встает из-за стола и выжидающе смотрит на друга, который слизывает с верхней губы молочную пенку. Алекс совершенно не ожидал, что, когда Майлз выключит на кухне свет, сам наткнется на Кейна и даже игриво, держась за его талию одной рукой, доведет друга в кромешной темноте до самой спальни.
В дверном проеме Майлз мягко освобождается от такого уж и контакта, опасаясь, что сейчас они разбудят расчудесное чудо, и оно не даст им поспать вообще. Алекс тихонько заходит вслед за Кейном - спустя, самое большое, минуту оба уже забрались под одеяло, каждый - на своей стороне кровати.
Мелкий спал поверх покрывала, накрытый своим детским одеялком и дышал так же ровно, как и до того, как Алекс с Майлзом, будто бы воры какие-то, прокрались к себе в комнату.
- Не раздавить бы, - вздыхает Майлз, поправляя одеялко малышу.
- Не раздавишь. - Шепчет Алекс и, приподнимаясь от подушки на секунду, целует руку Майлза, держащуюся за краешек одеяла - целует почти костяшки пальцев и целует, а не просто клюет, как дамскую ручку при приветствии. Однако Майлз невольно убирает руку и шумно переворачивается на другой бок, словно обиделся неизвестно на что. Алекс, честно говоря, сам не понимает, что за черт его дергает сегодня, но... приобнимает спящего мелкого, пододвигается немного ближе.
В конце концов, Кейн переворачивается обратно и делает то же самое - прижимается к ребенку и просовывает руку под алексовской, надеясь, что сон малыша не был потревожен.
*
Звонок в дверь - усиленная вибрация мобильного где-то на подоконнике - снова звонок в дверь - стук и еще звонок.
Майлз и ребенок явно не в курсе того, что происходит - Алекс умудряется разлепить глаза , вслушиваясь в жуткую мелодию, понять, что это скорее всего мамаша, которая оставила свое чадо на ночь у абсолютно незнакомых ей людей. В голове вырисовывается то, как он хлопает дверью у нее перед носом, но, придя к выводу, что ему уже как-то все равно на людскую глупость, он неохотно встает. Доходит до двери на автопилоте, открывает, лениво приветствует дамочку одним жестом и не приглашает ее войти. Судя по всему, озадаченная девушка обдумывает тот примечательный факт, что вчера днем отдавала ребенка в другие, не менее симпатичные правда, но все-таки другие руки, раз так спокойно реагирует на то, что Алекс скрывается из виду, даже ничего не сказав.
Через минутку он появляется с завернутым в одеяло, успокоившимся и ее родным чадо, которое она не преминула схватить и запищать: - Хэй, солнышко, Маа-кси, как ты?
Алекс спросонья натыкается на ступор, а потом понимает, что это просто острое желание заржать на весь подъезд натыкается на не менее острое чувство усталости от этой глупой женщины.
Макси, блин. Алекс утыкается лбом в стену, пока мать и дитя проходят обряд воссоединения. Дитя, видно, отвык от суровой женской руки и, запищав, начал жалобно поглядывать на Тёрнера, но Алекс отделался подмигиванием и вовремя вспомнил, что надо еще и детский стульчик донести до места назначения, и еще какую-то утварь ребяческую собрать по квартире -
- Я живу прямо над вами - поднимайтесь туда, хорошо? - Каблуки зацокали по ступенькам, а Алекс, заткнувший себе рот соской, потому что пихать ее было некуда да и орать матом на весь подъезд от распирающих его эмоции было некультурно, держа одной рукой стул, другой - все тарелки, ложки, какого-то даже медведя плюшевого подхватил мизинцем за ухо, начал восхождение. Дверь оказалась открытой, и он успел внести весь хлам в прихожую, вынуть соску, даже помыть ее под струей воды в ванной, которая была совсем близко от прихожей. Он бы успел разбудить Майлза, собрать его как на парад и привести сюда, пока эта девушка пропадала черт знает где.
- Спасибо, что посидели с ним, - промолвила она, извиняющимся тоном, появившись из ниоткуда будто бы, на что Алекс пробормотал: - Соску продезинфицируй, я ее помыл, но она где только не валялась...
И закрыл дверь, чтобы не сказать лишнего.
Зевая, спускается обратно, с легким сердцем запирается и пробирается обратно в спальню. Единственное, что он делает - разувается перед тем, как камнем рухнуть на постель.
Кейн так и не убрал руку с того места, где спал, как оказалось, Макси, а никакой не Алекс, и Алекс настоящий разрешает себе навалиться на нее сверху. Не просто же так он это делает: он прижимается губами к слегка приоткрытому рту Майлза и проводит языком между его разомкнутых губ, потом уже целует. На третье его движение Майлз отвечает, улыбнувшись слегка, будто не ожидал такого от друга. Вытаскивает руку из-под Алекса и проводит пальцами по его загривку, впечатленный новой какой-то нежностью со стороны Тёрнера, замедляет поцелуй. Прихватывает верхнюю губу Алекса и, разомкнув глаза, испуганно спрашивает: - Мелкий где?
Тёрнер хмыкает: - Забрала его мааа-мочка.
Снова целует, просто в губы, совершенно не принуждая Кейна отвечать, и, поперхнувшись смешком, говорит: - Его, между прочим, Максом зовут.
- Это удача, - улыбается Кейн и обнимает Алекса за голову, прижимает к себе как ребенка, только детей так не целуют ни в висок, ни в щеку, ни в губы. Алекс же думает про себя, что хоть он скучает по этому существу, все равно рад пробыть на его месте как можно дольше.
День-ночь-утро - не знаю, мне всё равно. Последний месяц превратился в сплошное пятое ноября: мне кажется, скоро я пропахну серой и ослепну от яркости неба - таким он выдался громоздким и невообразимым.
Нас - восемь, и хотя я не думаю, что все поладили друг с другом, я и ты - оба - делаем так, что каждый день, прежде чем разойтись окончательно, мы все вместе ходим на пляж, то есть часа в два после выступлений или, если выступлений не было, где-то на закате мы заплетающимися ногами месим песок, окунаемся в море кто как - полностью в одежде или только ноги помочить, дышим влажным, вкусным воздухом... Помогает ли это сгладить углы? Хотя какие могут быть углы у парней, которым только недавно, вроде бы, (всего-то лет пять назад) грозило совершеннолетие? Разве что Юджин не может не вздрагивать от того, что несет Кук, потому что не привык к такой, прямо скажем, бесшабашности; не привык, даже несмотря на то, что со мной проколесил почти год целый - говорит, со мной проще, безобиднее как-то.
Я спокойно могу подойти к нему, расстегивая ширинку, просто чтобы подурачиться - а он говорит «безобиднее».
Пока все заходят в океан по щиколотку, я камнем бросаюсь в воду прямо в чем был - в общем, я итак весь мокрый после того, что устроил на сцене, так что мне не жалко ни брюки, ни рубашку. Поскальзываясь на невесть откуда взявшихся на таком пляже камнях босыми ногами, я выпрямляюсь во весь рост - этот берег настолько пологий, что я всего лишь по пояс в воде. Мэтт, тоже не особо церемонившийся со шмотьем, в этих своих кожаных штанах тоже ныряет с размаху. Юджин и Джей не особо горят желанием повторять наши подвиги - ходят по кромке воды , иногда забираясь на глубину тридцати сантиметров, зовут нас с Хелдерсом обратно, но вода теплая, и выходить не хочется вообще.
- Крутые соски, - говорит мне барабанщик, вынырнувший рядом, и мы оба начинаем просто по-идиотски ржать - я с таким видом опускаю голову и прикрываюсь руками, что даже самому становиться и стыдно, и смешно одновременно. Куки было тоже заторопился в воду, но самого постигла та же участь, и мы втроем чуть не навернулись в воде от хохота. Как должно быть странно со стороны выглядят три парня в воде, каждый из которых держится за собственную грудь, которой нет, и смеется как умалишенный.
Ник сидит на песке и время от времени перебрасывается замечаниями с моими парнями по поводу того, что происходит у нас с Мэттом и Джейми.
Меня больше всего волнует, почему ты стоишь дальше всех, завернувшись в свою джинсовку, и уныло переводишь взгляд с ребят на Мэтта, на меня. Я думал, тебе нравятся наши каждодневные прогулки, но сейчас вижу, что ты, пнув песок, пошел дальше по пляжу. Может, устал, может, это мы тебе надоели - неважно, но ты так резко вдруг отдаляешься от нас, и это отнюдь не здорово, потому что с нами тебе ещё жить придется, а то и альбом новый записывать.
К тому моменту, как мы выбрались на берег, дрожа на ветру в своей насквозь вымокшей одежде, ты стал далекой неприметной фигуркой. Догонять тебя мы не стали - просто повернули в обратную сторону и пошли назад, в отель.
- Ну что, в бар? - Твои согруппники просто самые настоящие энтузиасты, если дело касается выпивки, и мы, переглянувшись решили, что раз уж мы сегодня дикие, то можно выпить по стакану чего-нибудь крепкого, тем более, что завтра выходной, и выступать не надо.
Мы с Мэттом шли всю дорогу обнявшись, потому что было холодно, а мы вдобавок оба мокрые; говорили о том, что русалки сразу рождаются с морскими звездами на груди, чтобы не было как сегодня у нас; пришли к выводу, что русалки ни меня, ни его не прельщают - мы больше любим обычных девушек, не ставящих в тупик своими звездами не к месту и хвостами.
- Ты безусловно прав. То, как они раздвигают ноги при виде нас - почти единственное, что я люблю в этих турах. - Говорит Мэтт и улыбается: конечно, он так не думает, я так не думаю. Прежде всего идет музыка и только потом - обещанные в начале карьеры лавры, от которых иногда даже тошно бывает.
Вламываясь в бар мы с ним замечаем, что высохли у нас только волосы - заказываем сразу по два стакана виски (исключительно ради того, чтобы согреться) на человека и выпиваем залпом первые четыре, пока ждем остальных; когда вся орава достигает места назначения, занимаем целый угол, оттесняя МакГиннесса к самой стенке - он все равно пить будет меньше всех. Берем еще и сигареты.
Прикуривая, я вслух вспоминаю о том, что ты не с нами, на что Ник мне говорит, ты обещал нас догнать. Догоняешь ты нас черепашьим шагом, очевидно, потому что заявляешься только под конец моего четвертого стакана и половины пачки да еще и с таким видом, будто недавно тебя долго и упорно выворачивало наизнанку.
Мы посидели еще немного - еще стаканов пятнадцать с виски на всю нашу ораву. Ты тоже выпиваешь как минимум два, и тут начинается всё самое интересное: в баре появляются бенгальские огни, кто-то вещает про китайский новый год, а потом и вовсе по бару разносят свечи и мишуру, и все друг друга поздравляют.
Соответственно в наших пьяных головах включается музыка - на самом деле, в баре она тоже включается и на полную мощность - и мы идем танцевать. Мы - это, конечно же, я и Джей. Третьим к нам присоединяется Фил, а потом даже ты подходишь, вовсю смеющийся и размахивающий аж тремя бенгальскими огнями сразу.
То, что мы выписываем на клочке свободного пространства или же танцпола, больше напоминает твист слонов, но кому какое дело? Под конец, мы с тобой даже устраиваем поединок на палочках со сгоревшей на них серой - ты выбиваешь эту фиговину из моих рук, и я чуть не следую за ней, на пол, но ты вовремя подхватываешь меня под живот. Правда, потом ты начинаешь ржать и наваливаешься сверху - а встать мне помогает смущенный Юджин, красный как пьяный и замороженный Санта-Клаус.
Вечеринка все больше напоминает ремикс Рождества - теперь это Рождество вдали от дома, в компании почти близких, но все-таки не очень людей и под дьявольское количество спиртного - но это даже и неплохо, учитывая моё двадцать пятое декабря прошлого года. За него я и выпиваю последнюю дозу алкоголя - стопку водки - и с разбегу прыгаю на спину Хелдерсу, чем чуть не сбиваю с ног не только его, но и еще пару человек.
Мы с ним смеемся настолько сумасшедше и неадекватно, что, кажется, все заражаются этим диким приступом безумия - бар взрывается хохотом. Из-за этого же хохота мы пропускаем обратный отсчет до полуночи.
Десять.
Девять.
Восемь.
Семь -
Не спеша вытаскиваешь пачку из кармана и засовываешь в рот сигарету, прикуриваешь от свечи, явно не обращая внимания на то, что осталась всего-то секунда до Нового Китайского Года.
Я еще не совсем понимаю, почему я все такой же пьяный, а ты со скучающим и даже злобным видом мнешь фильтр и выпускаешь клубы дыма - все остальные вон, вроде, празднуют и продолжают радоваться.
- Загадал желание? - Вдруг спрашиваю, усиленно пытаясь веселиться вместе с ребятами.
- Что?.. - выдыхаешь прямо мне в лицо, но это не беда. - Ну, да, загадал.
- Какое? - И тут - я выдаю бабский смешок и чуть ли не делаю ручкой кокетливый жест, призванный сообщить партнеру, что я смущена. Одно «но» - я не баба, чтобы так делать, однако делаю же!
Не особо интересуясь твоим ответом, хватаю за первое, что под руку попадается, и затаскиваю тебя в наш кружок - кавалеры приглашают кавалеров, но оставим в стороне гомофобские замечания, ведь Нового Года, пусть и китайского, никто не отменял - ты с сигаретой во рту пытаешься успеть за мной, за всеми нами, и, в конце концов, не выдерживаешь и кидаешь бычок на пол - невозможно находиться в нашем кругу и не принимать участия во всеобщей алкогольной эпопее.
Новый Год заканчивается в районе четырех утра - просто находиться в помещении у нас больше нет сил и - угадайте - куда же мы направляемся? На пляж, естественно, чтобы встретить рассвет и уснуть на песке грудой из восьми человек.
- Ну, что ты там загадал-то?
- Трахнуть русалку.
Решаю промолчать - на языке уже сформировался ответ в виде «Трахал уже», но, думаю и даже знаю, ты не оценишь моего юмора.
- Сбегать за гандонами?
Ты прыскаешь со смеху, но самым серьезным, правда, все равно неровным тоном заявляешь, что у тебя все есть и ничего тебе не надо.
- Мудакииии! - Вдруг появляется Джейми откуда не возьмись и с выражением бешеной селедки на лице яростно шипит: «У нее же ХВОСТ! Как?!». Мы с тобой случайно, само собой даже переглядываемся, и в наших глазах можно ясно увидеть, как вполне себе безобидные слова формируются в не-очень-уж-и-невинную фразу.
«Ты многого не знаешь, Куки».
