enough.
*неважно
Мой сын спит в соседней комнате, но где-то на диване валяется радио-няня, и я все равно слышу каждый его писк, как бы мне не хотелось оглохнуть и вообще больше никогда не слышать ничего. Я перестал бриться, хотя это кому-то даже нравится, перестал думать, перестал писать музыку. Я стал постоянно носить треники дома, а ведь это даже почти не мой дом, стал не спать, чтобы уделять Бингу больше времени - 20 часов из 24 возможных, потом меня срубает. Мое время сливается в один большой липкий комочек каши, который я варю и себе, и Райдеру, когда забываю, что готовить я умею по настроению, а уж кашу готовить не умею вообще; время бережно относится на помойку, и я берусь за детское питание для Бинга, который постоянно смущается и пытается отвернуться от меня, стоит мне только взять его на руки. Он тяжело сопит, но выдерживает мои назойливые пальцы, пытающиеся поменять подгузник... Конечно, все было бы гораздо проще, если бы я не послал к черту всех этих ассистенток Кейт и их первоклассных нянь - можно подумать ухаживать за своим же собственным ребенком это унизительная и грязная работа, которой не заслужили ни Кейт, проваландавшаяся с этим моим отродьем черт знает сколько, ни я. Иногда нужно делать что-то своими собственными руками, и мой сын своей нелюбовью ко мне это доказывает, черт возьми.
Такая простая задача: посидеть дома пару дней с детьми, пока Кейт съездит узнает насчёт сценария, обсудит все навалившиеся проблемы с агентом. Я пока справляюсь, но плохо, омерзительно плохо - Бинг не ест, Райдер постоянно прибегает ко мне и начинает тормошить, а я будто в коме сижу и не понимаю, что происходит. Потом вдруг Райдер объявляет голодовку, а Бинг начинает орать благим младенческим матом на своего папашу, который, вцепившись в итак стоящие дыбом волосы, пытается отыскать в пустой голове хоть одну здравую мысль. И не находит, что в общем уже и не удивляет: так бывает время от времени.
Я все ещё не сплю и, да-да, наслаждаюсь захлебывающейся в зашкаливающей громкости и помехах радио-няней, которую я, наверное, выкинул бы нахер из окна, если бы не сидел на полу, прислонившись спиной к дивану, на котором она лежала, хотя теперь, может, уже и подскакивала в воздух. Нет, мне совсем не тяжело с детьми, и вот я, скрипя коленными чашечками, подымаюсь, прижимаю подушку к динамику и иду, уже иду. Бинг выглядит явно расстроенным и выдохшимся, но орать начинает только сильнее от моего прикосновения к его затылку.
- Может, мне побриться сходить, а? - Спрашиваю у него, и его кулачок врезается мне в предплечье, и это как-то... больно, что ли. - Ладно, я пошутил.
Скорее всего, это просто случайность, и его всего лишь не устраивает находиться со мной в одной комнате, но, блин, почему он не понимает, что я чуть ли не жду того момента, когда он начнет орать снова, начнет требовать пожрать, как настоящий мужик, или внимания, как настоящий Беллами? Слушай, малыш, эти барабанные перепонки выдерживают мой собственный визг на протяжении нескольких часов, так что ты можешь тренироваться сколько влезет, но мне все-таки интересно: почему ты не хочешь, чтобы я был твоим отцом? Или ты не хочешь чего-то другого, я не знаю... Говорят, сломать мозги нельзя, а я уже уверен в обратном.
- Ладно, пошли в гостиную. - Бинг понижает свой могучий ор на октаву и прекращает попытки совершить самоубийство, ударяясь своей маленькой черепушкой о мягкие и безвредные руки. Наверное, он понимает, что раз я начал разговаривать с ним, то уже дошёл до ручки, и скоро он от меня отделается навсегда, хотя, по-моему, разговаривать с детьми это естественно. Вроде бы.
Клок его волос, точнее пушка теперь топорщиться, и он выглядит похожим на меня девятилетней давности с этими шипами, которые Ховард и Кирк помогали мне воздвигать на своей дурной башке при помощи целой банки самого дешевого геля. У Бинга, правда, не настолько все плохо с чувством меры или все дело в количестве волос: у него их ещё не слишком много, и они такие тонкие, светлые, что иногда кажется, будто он совсем лысый. Затихавший все это время крик прекратился подобием зевка. Малыш чмокнул, взмахнул мне ручкой и неожиданно отрубился, но я почему-то только сильнее прижал его к себе, так, на всякий случай, и решил не относить обратно в кроватку.
Радио-няня вместе с подушкой отправились на пол, а я, сев на диван, посмотрел на маленького монстра ещё раз. Я всегда буду возвращаться к нему, вне зависимости от того, орет он или видит свои детские, пока ничего не значащие сны - в этом же и заключается суть отцовства, разве не так?
Перевернув его так, чтобы он никуда не сверзнулся с меня, я, придерживая его за затылок и за крошечную задницу, которая пока помещается на моей ладони, ложусь на диван, а он не замечает, все равно посапывает мне в ключицу. Эти маленькие обрубки-пальчики двигаются во сне: он вообще всегда спит как-то беспокойно, ворочается, но сейчас я его крепко держу, поэтому он почти угомонился. Только я спать не могу, не стал бы, если бы захотел даже - спят только сопляки, которым нужно избавиться от реальности, а мне моя нравится. Оба моих сына спокойно спят, Кейт, наверняка, тоже... а я не буду. Зачем? Чтобы потом проснуться с мыслью, что я превращаюсь в папашу-домработницу, а когда-то выпускал альбомы и колесил по миру с турами, которые, закончились, кстати, совсем недавно? Проснуться и осознать, что моя творческая жизнь свернулась, как скисшее молоко, и вылетела в трубу, что мне больше ничего не хочется делать? Мне нравится проводить время с семьей, как бы это ни было однообразно и банально, но совмещать приятное и полезное мне никогда ещё не было так сложно. Одно убивает другое, как этот маленький комок нервов, устроившийся на моей костлявой груди, убивает меня - медленно, но верно. Надо признать, это - приятная смерть, но все-таки не хватает мне моих нотных листов, часов перед звукорежиссерским пультом и наших с Крисом и Домом идиотских репетиций, половина из которых заканчивалась, так и не начавшись. Ближе к сердцу раньше у меня ничего не было, я привык к этому, но всегда происходит что-то такое, что выбивает из колеи, что заставляет чувствовать себя голым и беспомощным идиотом, но мне так долго удавалось избегать подобного... Поэтому навалилось сразу всё. Поэтому я не сплю сейчас, хотя сейчас четыре часа ночи. Вдохновение сдохло полгода назад, любимая женщина не собирается спать со мной ещё пару недель, сын не воспринимает меня всерьез, Дом чуть ли не ушёл в другую группу, Крис тоже увлекся семейными делами и футболом, что неудивительно - поэтому я не сплю. Я держу веки закрытыми, но не сплю.
Я почти на грани, и ещё мне хочется есть. Мне хочется позвонить всем по порядку, разбудить всех к чертовой матери, чтобы они тоже бодрствовали, а не занимались черти чем в своих долбаных снах. Правда, для того, чтобы разбудить их, мне потребуется потревожить Бинга, отнести почти что единственное теплое существо, которое любит мои прикосновения, в его кроватку, а мне он слишком дорог. Тем более, он все равно проснется через два часа и потребует завтрак, краснея от упорства.
- Сладких снов, сын. - Только и остается произнести мне, и его чуткое ушко, наверняка, слышит это - музыкальный слух, что и говорить.
Такая простая задача: посидеть дома пару дней с детьми, пока Кейт съездит узнает насчёт сценария, обсудит все навалившиеся проблемы с агентом. Я пока справляюсь, но плохо, омерзительно плохо - Бинг не ест, Райдер постоянно прибегает ко мне и начинает тормошить, а я будто в коме сижу и не понимаю, что происходит. Потом вдруг Райдер объявляет голодовку, а Бинг начинает орать благим младенческим матом на своего папашу, который, вцепившись в итак стоящие дыбом волосы, пытается отыскать в пустой голове хоть одну здравую мысль. И не находит, что в общем уже и не удивляет: так бывает время от времени.
Я все ещё не сплю и, да-да, наслаждаюсь захлебывающейся в зашкаливающей громкости и помехах радио-няней, которую я, наверное, выкинул бы нахер из окна, если бы не сидел на полу, прислонившись спиной к дивану, на котором она лежала, хотя теперь, может, уже и подскакивала в воздух. Нет, мне совсем не тяжело с детьми, и вот я, скрипя коленными чашечками, подымаюсь, прижимаю подушку к динамику и иду, уже иду. Бинг выглядит явно расстроенным и выдохшимся, но орать начинает только сильнее от моего прикосновения к его затылку.
- Может, мне побриться сходить, а? - Спрашиваю у него, и его кулачок врезается мне в предплечье, и это как-то... больно, что ли. - Ладно, я пошутил.
Скорее всего, это просто случайность, и его всего лишь не устраивает находиться со мной в одной комнате, но, блин, почему он не понимает, что я чуть ли не жду того момента, когда он начнет орать снова, начнет требовать пожрать, как настоящий мужик, или внимания, как настоящий Беллами? Слушай, малыш, эти барабанные перепонки выдерживают мой собственный визг на протяжении нескольких часов, так что ты можешь тренироваться сколько влезет, но мне все-таки интересно: почему ты не хочешь, чтобы я был твоим отцом? Или ты не хочешь чего-то другого, я не знаю... Говорят, сломать мозги нельзя, а я уже уверен в обратном.
- Ладно, пошли в гостиную. - Бинг понижает свой могучий ор на октаву и прекращает попытки совершить самоубийство, ударяясь своей маленькой черепушкой о мягкие и безвредные руки. Наверное, он понимает, что раз я начал разговаривать с ним, то уже дошёл до ручки, и скоро он от меня отделается навсегда, хотя, по-моему, разговаривать с детьми это естественно. Вроде бы.
Клок его волос, точнее пушка теперь топорщиться, и он выглядит похожим на меня девятилетней давности с этими шипами, которые Ховард и Кирк помогали мне воздвигать на своей дурной башке при помощи целой банки самого дешевого геля. У Бинга, правда, не настолько все плохо с чувством меры или все дело в количестве волос: у него их ещё не слишком много, и они такие тонкие, светлые, что иногда кажется, будто он совсем лысый. Затихавший все это время крик прекратился подобием зевка. Малыш чмокнул, взмахнул мне ручкой и неожиданно отрубился, но я почему-то только сильнее прижал его к себе, так, на всякий случай, и решил не относить обратно в кроватку.
Радио-няня вместе с подушкой отправились на пол, а я, сев на диван, посмотрел на маленького монстра ещё раз. Я всегда буду возвращаться к нему, вне зависимости от того, орет он или видит свои детские, пока ничего не значащие сны - в этом же и заключается суть отцовства, разве не так?
Перевернув его так, чтобы он никуда не сверзнулся с меня, я, придерживая его за затылок и за крошечную задницу, которая пока помещается на моей ладони, ложусь на диван, а он не замечает, все равно посапывает мне в ключицу. Эти маленькие обрубки-пальчики двигаются во сне: он вообще всегда спит как-то беспокойно, ворочается, но сейчас я его крепко держу, поэтому он почти угомонился. Только я спать не могу, не стал бы, если бы захотел даже - спят только сопляки, которым нужно избавиться от реальности, а мне моя нравится. Оба моих сына спокойно спят, Кейт, наверняка, тоже... а я не буду. Зачем? Чтобы потом проснуться с мыслью, что я превращаюсь в папашу-домработницу, а когда-то выпускал альбомы и колесил по миру с турами, которые, закончились, кстати, совсем недавно? Проснуться и осознать, что моя творческая жизнь свернулась, как скисшее молоко, и вылетела в трубу, что мне больше ничего не хочется делать? Мне нравится проводить время с семьей, как бы это ни было однообразно и банально, но совмещать приятное и полезное мне никогда ещё не было так сложно. Одно убивает другое, как этот маленький комок нервов, устроившийся на моей костлявой груди, убивает меня - медленно, но верно. Надо признать, это - приятная смерть, но все-таки не хватает мне моих нотных листов, часов перед звукорежиссерским пультом и наших с Крисом и Домом идиотских репетиций, половина из которых заканчивалась, так и не начавшись. Ближе к сердцу раньше у меня ничего не было, я привык к этому, но всегда происходит что-то такое, что выбивает из колеи, что заставляет чувствовать себя голым и беспомощным идиотом, но мне так долго удавалось избегать подобного... Поэтому навалилось сразу всё. Поэтому я не сплю сейчас, хотя сейчас четыре часа ночи. Вдохновение сдохло полгода назад, любимая женщина не собирается спать со мной ещё пару недель, сын не воспринимает меня всерьез, Дом чуть ли не ушёл в другую группу, Крис тоже увлекся семейными делами и футболом, что неудивительно - поэтому я не сплю. Я держу веки закрытыми, но не сплю.
Я почти на грани, и ещё мне хочется есть. Мне хочется позвонить всем по порядку, разбудить всех к чертовой матери, чтобы они тоже бодрствовали, а не занимались черти чем в своих долбаных снах. Правда, для того, чтобы разбудить их, мне потребуется потревожить Бинга, отнести почти что единственное теплое существо, которое любит мои прикосновения, в его кроватку, а мне он слишком дорог. Тем более, он все равно проснется через два часа и потребует завтрак, краснея от упорства.
- Сладких снов, сын. - Только и остается произнести мне, и его чуткое ушко, наверняка, слышит это - музыкальный слух, что и говорить.
